Были и такие, кто утверждал, что не Фердинанд VII должен стать верховным правителем новой империи: «Нам нужен монарх, местный по происхождению, католик, предусмотрительный, известный, храбрый. К тому же любящий родину и любимый народом. И кто больше соответствует всем условиям, как не герой нашего времени?» Итурбиде позже утверждал, что, «когда 27 сентября я вошел в Мехико… меня хотели объявить императором, но не провозгласили лишь потому, что я сам этого не захотел. Мне стоило больших усилий заставить их отказаться от этого проекта». Он напомнил, как Идальго и его сторонники «опустошили страну» и «создали массу трудностей для достижения независимости». Он же, наоборот, «сделал все… чтобы оказаться полезным мексиканцам, королю Испании и испанцам». Месяц спустя после провозглашения независимости О’Доноху, чье поведение на протяжении всего процесса характеризовалось практичностью и безупречной корректностью, умер от плеврита.

Итурбиде, оставшись самой могущественной фигурой в стране, часто ссорился и вступал в пререкания с Регентским советом. Только один член совета, священник Мануэль де ла Барсена, был радикалом: в новой Мексике власть была поделена между креольскими латифундистами, армией, которую представлял Итурбиде, и остатками первоначальной оппозиции, боровшейся за независимость. Креолы, задавленные их собственным конгрессом, были полны решимости добиться уменьшения налогового бремени. Армия, страдавшая от нехватки денег, все больше поддерживала старых радикалов, а Итурбиде оказался борцом не только за обнищавших солдат, но и за всех обездоленных, выступая против консервативных интересов: казалось бы, странное развитие событий, однако оно стало характерным для многих латиноамериканских стран, в которых военные вожди (каудильо) зачастую считали себя защитниками интересов обнищавших беднейших слоев населения.

В марте 1822 года армейское жалованье было урезано на одну пятую. Итурбиде обратился с гневным посланием к конгрессу, утверждая, что солдаты мрут от голода, «а голодная смерть недостойна храбрецов». Для большего эффекта он потребовал, чтобы его жалованье было урезано в такой же пропорции. В том же месяце пришли известия, что в феврале Испанские кортесы (парламент) отвергли Договор Кордовы, что ни сам Фердинанд, ни один из членов королевской семьи не взойдет на мексиканский престол. Сейчас невозможно установить, рассчитывал ли Итурбиде на это заранее. Он был достаточно умен, обладал военными и дипломатическими способностями и не был лишен способности предвидеть развитие событий: кажется маловероятным, что он действительно ожидал согласия короля Испании занять трон одной из своих бывших колоний, даже если бы испанское правительство и позволило это.

Популистская позиция, которую занимал Итурбиде в период регентства, наводит на мысль, что его целью было утвердиться самому в качестве единственно возможного кандидата на престол. Справедливости ради надо сказать, что любое конституционное урегулирование, кроме монархии, вызвало бы яростное сопротивление мексиканских консерваторов, и почти с полной уверенностью можно утверждать, что сам он по прошествии первых месяцев независимости Мексики пришел к убеждению, что только ему под силу спасти страну от угрозы гражданской войны между имущими и неимущими. «План Игуалы» отразил трения между этими элементами, сумев сохранить мир во время его введения; теперь Итурбиде был полон решимости действовать подобным образом и в будущем.

В ночь на 18 мая 1822 года сержант Пио Миоха из личного полка Итурбиде «Селега» возглавил постоянно увеличивавшуюся толпу демонстрантов на улицах Мехико. Конгресс под давлением военных только что принял требование Итурбиде о создании национальной армии численностью до тридцати пяти тысяч человек и отрядов народной милиции в тридцать тысяч человек. Он гневно заявил, что у страны «нет армии… нет флота, ее границы открыты, ее жители пребывают в растерянности и тревоге… Разве такую страну можно назвать нацией?». Скорее всего Итурбиде и его сторонники в армии стояли за этой демонстрацией; в любом случае она отражала настроения народных масс и грозила выйти из-под контроля. 19 мая конгресс провозгласил его императором — Агустином I.

Как отмечали современники, его поддерживали «духовенство, обнищавшее дворянство, значительная часть армии и простой народ, которые видели в своем вожде только освободителя страны». Позднее Итурбиде говорил «положа руку на сердце», что не хотел становиться императором, но:

К чести Итурбиде стоит сказать, что он искренне верил в возможность дележа власти. Позднее он говорил: «Когда я вступил в Мехико, моим единственным желанием было установить законность; под моим началом были силы общественного порядка… И кто заставлял меня делиться властью? Я, и только я сам, поскольку был убежден в своей правоте. Если бы я сам избрал абсолютную власть, то зачем было мне желать ее позднее?» И действительно, затем он учредил конгресс и постоянно поддерживал принцип конституционной, а не абсолютной монархии? Более того, считавшийся (и бывший на деле) выразителем интересов военных и бессильный против могущественной олигархии, которая держала конгресс под своим контролем, он пользовался огромной популярностью и был поистине — в прямом смысле — наследником Идальго и Морелоса.

И все же похоже, что его поразила folie des grandeurs,[11] которая поражает большинство тех, кто быстро взлетел на вершину власти, и которая также грозила заразить Боливара и Сан-Мартина. Его жену Ану стали называть императрицей, старший сын был объявлен императорским принцем, а всем остальным детям был присвоен королевский статус. Его сестра стала принцессой Итурбиде. День ее рождения, а также дни рождения всех детей были объявлены национальными праздниками. Коронация Итурбиде была назначена на 21 июля. Он выписал из Франции модельеров, которые шили форму Наполеону; поклоны и книксены тщательно репетировались придворными и их женами. В назначенный день президент конгресса возложил корону на голову Итурбиде, а он, в свою очередь, короновал императрицу. Вся церемония длилась свыше пяти часов, и консул Соединенных Штатов Уильям Тейлор, единственный присутствовавший на церемонии иностранный дипломат, описывал ее как утомительную и напыщенную пантомиму.