именем короля, однако усиление власти короля Польши в любом случае должно быть ограничено. Эта точка зрения полностью совпадала с мнением Екатерины. Она относилась к Фридриху с подозрением, но уважительно, как и он к ней, и каждый из них ценил часто демонстрируемые друг другу знаки дружеского расположения. Фридрих в мае 1767 года пригласил Екатерину в крестные матери к дочери его племянницы, супруги принца Прусского. К тому же Екатерина, как и Фридрих, активно переписывалась с представителями интеллектуальной элиты Европы: с Вольтером, Дидро, д’Аламбером. «Россия, — заявила она в 1767 году, — является европейским государством» и «вводила при своем дворе все французское» точно так же, как это делал Фридрих. У них было много общего.

Восстанием, как часто бывало в польской истории, руководили несколько епископов. В феврале 1768 года создается «Конфедерация», целью которой были утверждение прав поляков и борьба с неприкрытым господством России. Первую «Конфедерацию» возглавлял Красинский, ему помогал Потоцкий, поддерживаемый Францией. Вскоре началось вооруженное восстание в сельской местности, в ходе которого, как полагал Фридрих, царила исключительная жестокость «конфедератов» — как называли себя восставшие — по отношению к «диссидентам». С военной точки зрения оно, возможно, и было незначительным по масштабам, но принесло немало проблем. Восстание продемонстрировало разобщенность страны и нестабильность. Фридрих считал наиболее рациональным решением немедленную ликвидацию вооруженного восстания «конфедератов»; по это могло оказаться свыше сил и искусства властей — польских, но не русских. Его подход был, как всегда, прагматичен. Различные польские вельможи с той или иной стороны искали его поддержки, но он был очень осторожен. Фридрих дорожил отношениями с Россией — он предложил тыловую поддержку русским войскам, когда те входили в Польшу во время выборов короля, — по хотел иметь на руках козыри. В душе он соглашался с Австрией, хотя и неохотно, в ее критике России. Король писал Золмсу, своему послу в Санкт-Петербурге, что Екатерине следует осознать реальность ситуации и дилемму, которая стоит и перед ней, и перед ним. Если поляков — или «политически активную часть нации» — полностью настроить против себя, то они поддержат любого противника России в будущей войне.

Вооруженное восстание «конфедератов», хотя и не несло прямой угрозы России, имело опасные последствия. В сельской местности происходили вооруженные столкновения. В июне 1768 года русские войска, преследуя «конфедератов», вошли на территорию Силезии. Фридрих был готов принять это за простую ошибку и ограничился формальным представлением Репнину. Но в августе другой русский отряд погнался за «конфедератами» на территории Оттоманской империи, дошел до Дубоссар в Молдавии и сжег город после избиения турок, татар и поляков. Глубоко возмущенное оттоманское правительство отдало приказ о развертывании 20 000 войск на границе с Польшей.

В Константинополе, как говорил Фридрих, было неизбежно grande fermentation[298]. Он гадал, насколько реально открытое столкновение. Земли, лежащие между Адриатическим и Черным морями, издавна являлись предметом спора Оттоманской и Габсбургской империй; в то же время территории на северо-западном и северном побережьях Черного моря оспаривались Оттоманской и Российской империями. Великие империи, чьи границы в течение нескольких веков то увеличивались, то уменьшались, сходились на Балканах и в Южной России. Рядом, непосредственно в точке их соприкосновения, лежала Польша.

Европа могла кое-что получить от продолжительной войны на Балканах и Украине между Турцией и Россией, и Фридрих внимательно наблюдал за военными приготовлениями. Король знал о сосредоточении турецких войск в Боснии, и он полагал, ошибочно, что скорее следует ждать выхода турок на побережье Далмации, чем нападения на Россию или на русские войска в Польше. Он, как оказалось, принимал желаемое за действительное: пока было не ясно, как это могло помочь «конфедератам» в Польше или досадить России. Этого и не случилось. Фридрих надеялся, что действия турок будут носить периферийный характер и события не выйдут из-под контроля; можно было бы предложить русские деньги, чтобы убедить турок не вмешиваться в действия России против «конфедератов». Король говорил русскому послу Чернышеву, если русские войска не подойдут слишком близко к оттоманским границам, то турки не станут интересоваться событиями внутри Польши, и, таким образом, мир не будет нарушен.

Здесь он тоже принимал желаемое за действительное. Спустя несколько недель, в октябре 1768 года, Фридриху сообщили, что турки просили Австрию не препятствовать и не противодействовать передвижению их войск — 300 000 человек — из Боснии и Валахии через Трансильванию для развертывания на границах Польши.

В Вене Кауниц лично уверял Рода, что согласия на это не дали. Однако Кауница удивляло поведение русских. Они попытались навязать Польше некую чуждую ей систему. Затем вторглись в Польшу и принялись чинить насилие; стали выходить за ее границы и задевать других не только на турецкой территории, но и в Венгрии. Фридрих, прочитав это, был вынужден согласиться. Политические соображения привязывали его к России, но теперь он считал, что война неизбежна. Русские ошиблись в расчетах и не предусмотрели реакцию турок. «Конфедераты» примут участие в любой войне против России. Теперь они, как он говорил Екатерине, опьянены энтузиазмом в ожидании турецкой поддержки и чуда, которое она сотворит.

Тем не менее, хотя «конфедераты», возможно, и имели на своей стороне польские традиции и сочувствие многих, Фридрих нисколько не разделял этих симпатий. Он сожалел о вероятных последствиях действий России по подавлению восстания, если только сами действия не окажутся быстрыми и эффективными. Когда польские руководители написали ему письмо с просьбой о понимании, он ответил резко и к тому же постарался сделать так, чтобы его реакция получила широкую известность. В отношении к «диссидентам», писал король, эти польские вельможи являются апостолами нетерпимости. Он не видит никаких свидетельств оскорбления их, «конфедератов», религиозных чувств. Напротив:

«Ни императрица России, ни король Польши не желали урезать свободы католической веры. Христианство не в насилии, а в веротерпимости… первые христиане были самыми миролюбивыми людьми на земле. Они старались обратить еретиков, а не карать их. Англия — протестантская страна, Голландия — протестантская страна, однако это не мешает католикам, православным и сотням других отправлять свои религиозные культы. Поэтому вам не покажется странным то, что я, кто очень терпим, нахожу малоубедительными ваши аргументы…»

В то время в протестантских странах и их законодательстве было немало фанатизма, и для некоторых подход Фридриха мог показаться лицемерным, хотя веротерпимость давно стала для Гогенцоллернов традицией, которая еще более укоренилась благодаря «просветительским» убеждениям короля. Но он считал поляков столь же капризными, сколь и назойливыми. «Очень вздорный народ, эти поляки», — мягко заметил Иосиф Сталин во время союзнической конференции в середине Второй мировой войны. Он