самоуверенности своей — засосало под сердцем, и уже не так был уверен, что все пройдет гладко. Соль умеет сердиться. Не подумал бы, если бы сам не видел. Покосился на брата — вот уж кто являлся образцом спокойного безразличия. Потеряет подругу детства — подумаешь. У него останутся свирель, звезды и капли из хрусталя, бесполезные для его невеликой Силы, но ценные хоть намеком на нее.

А потом показался черный силуэт, бесшумно скользящий — когда надо, южане умели двигаться, словно тени, и украшения их звенящие этому не мешали, как будто пропадали на время.

Кави сомневался пару мгновений — противно было нападать со спины. Но когда на зверя охотятся, особо не рассуждают.

Он, конечно, не собирался убивать, что бы не говорил в запальчивости, даже если б товарищи не возразили. Хотели сперва оглушить, и Силой — сообща, и палки для игры в мяч с собой взяли. А после видно будет.

Но… ударили слаженно, а через миг валялись на камнях, даже не поняв, что случилось, пытались подняться, и перед глазами сыпались искры. Южанин стоял, разглядывая всех четверых. Отбил удары, как пожар гасят встречным палом, но сам не нападал; Кави на миг показалось, что перед глазами змея, стремительно — гибкая. Даже почудилось предупреждающее змеиное покачивание “не тронь, уходи”, последнее предупреждение. А после этого и вовсе повернулся и шагнул прочь, вот так и оставляя четверых валяться носами в пыли.

Показалось, гора Тейит осыпается от такого позора. Кави потянулся к Солнечному камню, все из него и из себя забирая; ударил всей Силой, желая убить, и одновременно нож бросил. Слева еще чей-то нож прилетел, кто-то из друзей тоже не выдержал.

И… ничего. Кто-то вскрикнул рядом. А Качи схватился за голову, съежился в пыли. Время застыло. Долго-долго не стихал звон упавших на камни ножей.

Четвертый нападающий сбежал.

Тахи сделал несколько шагов вперед, обронил:

— Мальчишки…

Нагнулся сначала над лежащим навзничь приятелем Кави; тот шевелился, но плечо у него было в крови, и темная струйка крови блестела при луне, текла по камню. Снова вместо Тахи змея почудилась — тяжело уследить, в какой миг она бросится. И нельзя разобрать, как работают мышцы ее — просто ядовитая молния перед глазами.

И опять не ударил. Повернулся к Кави, сгреб его волосы в кулак, заставил поднять голову. Юноша уже осознал, что чуть было не произошло, и с ужасом смотрел на брата. Тахи заставил его смотреть на себя

— И зачем тебе это понадобилось? Ведь это ты их привел.

— Я, — сквозь зубы откликнулся юноша. — Сказал же, свою сестру не отдам всяком тварям.

— Свою “сестру” ты так на весь север опозоришь.

Кави дернулся к брату, рискуя остаться без волос.

— Йишкали… что ты сделал с ним?!

— Оклемается. Он тебя, недоумок, закрыл, а сам остался без защиты. Отведи его к матери Соль. И этого второго тоже. Я его собственный нож в него развернул.

Тахи отпустил его и неторопливо скрылся за поворотом.

Кави со злостью подобрал свой нож… и резанул по щеке, линию, и еще… хоть так стыд заглушить.

Соль дожидалась Тахи, сидя на приступочке. Увидела — вскочила. По лицу ее сразу понял, что знала о затее.

— Они… что с ними?

— Целы все. У одного царапина, другой оглушен. Я и этого не хотел, прости.

— Ты об этом расскажешь? — даже при самом большом снисхождении приятелям не поздоровится.

— Что я, совсем с ума сошел, жаловаться на мальчишек. Будь они в самом деле преступниками…

Снова взял ее за руку:

— Почему ты дрожишь?

— Вы так хорошо знаете, что вам нужно… а я ничего не знаю.

Тахи притянул ее к себе:

— Я — знаю. Ты мне нужна, целиком. — И прибавил совсем уж невероятное: — Пойдешь со мной?

— Куда?

— В земли между Асталой и Тейит. Жить там свободно.

И Соль подумать не успела, как еще более невероятное произнесла:

— Пойду.

И легко-легко стало на сердце, и само сердце — звонким таким. Раз обещала, назад поздно поворачивать.

**

Астала, настоящее

Чинье казалось, что уже привыкла к своему покровителю — перед каждой встречей испытывала дрожь, но старалась не обращать на это внимания. Привыкла… только чувствовала себя, будто огонек тин держала на ладони — не расслабиться ни на миг. Каждый раз боялась — остановится сердце, настолько безжалостной была его Сила. И просто забавы его… не жестокие для энихи, они мало подходили человеку. Не всегда понимал, когда стоит остановиться.

И у него не только в крови было пламя, оно и наружу рвалось. Один раз таки вырвалось — вспыхнул край шкуры, на которой лежали. Девушка закричала, а он засмеялся. Загасил огонь быстро, одним движением — Чинья с ужасом и восторгом наблюдала за ним; он будто играл, движения скупые, точные и не скованные ничем… Встретила бы на улице, не зная, кто это, не видя знака — вряд ли равнодушно прошла бы мимо. Но делить с ним ложе, гадая, чем это закончится на сей раз — тяжко и страшно. Энихи, говорят, в порыве страсти или просто играя сильно кусают друг друга. А человека такой укус способен оставить калекой…

Порой почти набиралась смелости попросить — позволь мне просто жить у себя, не зови; каждое твое “я буду ждать вечером” — это приказ, хоть ты и смеешься… но свинцом наливался язык. Уже не из страха — может, и отпустил бы. Но как представляла себе, что снова станет лишь простой работницей… Ведь старший не будет ее удерживать, Чинья не заблуждалась — сама по себе она вряд ли нужна.

Трогала серьги — белое золото с зелеными искрящимися камнями, дорогой подарок. Еще был браслет изумительной чеканки… отрез тончайшей ткани из шерсти серебряной грис и шарф-паутинка… старший небрежно набросил ей на плечо и не скрыл удовольствия, видя оторопелую радость девушки.

А младший ничего и никогда ей не дарил… правда, стоило ей засмотреться на причудливую морскую раковину оттуда, из-за перевала, бесценную — махнул рукой: мол, забирай…

Чинья уже три недели не брала в руки бисер и иглу, и не огорчалась от этого. Зато сейчас, навестив мать, с гордостью рассматривала пару прежних работ, тех, что были подарены матери и не пошли на продажу. Умелые, бусинка к бусинке, и не просто ремесло — искусство. Разве не живые глаза у этой цапли? Разве не