— Хорошо…

Послушно наблюдая за происходящим, я решил пока не задавать лишних вопросов, ведьма казалась жутко занятой. Надев черный фартук и хорошенько подвязав его на талии, Гета достала из подвесных кухонных шкафчиков плетеную корзинку с мукой, отсыпала себе немного и окунула в неё руки, словно собиралась месить тесто.

— Я поделюсь с ним твоими знаниями, не потеряется, если потрудится время от времени думать головой.

— Допустим…

И снова ничего непонятно. Теплые белые ладони легли мне на щеки и хорошенько растерли лицо, окутав мучным облаком. Смоляные брови Геты сошлись на переносице, образовав морщинку, потянуло разгладить ее пальцем, но это было бы слишком нагло с моей стороны.

— Что же взять… А! Точно.

Закончив очередной этап своего странного ритуала, ведьма прошла к печи и достала несколько уже остывших угольков. Растерев их в ладонях, она смело набрала пригоршню порошка и вернулась ко мне, без спроса высыпав на голову и растирая на волосах. Не в состоянии даже пикнуть против, я с изумлением наблюдал, как странная магия женщины окрасила пряди в угольно-черный цвет, будто вернув их изначальный оттенок. Это не было похоже на привычную маскировку при помощи чар разума, когда чужая личина ложилась поверх настоящей внешности, сейчас все перемены словно рукой создателя вносили неведомыми мне, скорей всего давно утерянными силами.

Следов самого угля, конечно, не осталось, наверняка, как и муки. Природные материалы стали моей частью.

— Последние штрихи.

Сунув перепачканные руки в воду, Гета быстро убрала остатки угля и вернулась ко мне. В ее ладони откуда-то взялась глубокая деревянная ложка. Ее дном, как самым странным инструментом скульптора, ведьма мягко и аккуратно провела под скулами и по носу, будто вылепливая нужное ей лицо.

Строго присмотревшись напоследок, она вроде бы осталась довольна, в то время как я был в крайнем недоумении.

— К чему такие сложности?

— Так тебе и расскажи. Ничего, сейчас сам всё увидишь. Там, куда отправишься работать, твой южный профиль уже примелькался. Пришлось подправить.

— И кто же меня видел? Куда я иду?

— Цыц.

Бросив последнее слово мимоходом, словно замечание приставучему дворовому псу, Гета бесцеремонно вынула из моей тени сорокопута, аккуратно придержав взбеленившуюся от неожиданности птицу.

— Глаза бы твои выжечь, так ведь другие найдутся, что покажут хозяину мир. Крылья бы тебе поломать, да только Альхазреду они и не нужны. Ходит по земле без ног, убивает без рук, лжет без языка и предательства мыслит без головы. Лишь бы волю сломить, подкупить, провести, лишь бы на страницах проклятых свою заразу, поветрие своё сквозь года проносить. Долго меня мучил, ох, долго, но не бесконечно.

К концу голос ведьмы стал отчего-то глухим, твердым и холодным, как северные льды. В ловких пальцах мелькнуло что-то блестящее, птица разинула клюв в ужасе, но голос так и не вырвался из крохотной груди, длинная золотая игла пронзила маленькое тельце, а оно тотчас замерло, словно не было частью одного из монстров Завесы.

— Ты же говорила… мы вместе пойдем.

Мне вдруг стало так тошно, будто это меня и моё сердце настигла смерть. На единственный оставшийся подарок Дарии было больно смотреть, обидно, жалко, хоть я и обещал оставить прошлое позади.

— Пойдете.

Спокойно, с присущей только Гете уверенностью, она взвесила тело птицы на руках, на пол красноречиво упали черные капли. Увидев их, ведьма, не вынимая иглы, отвернулась от меня и открыла черненый зев домашней печи. Перепачканная рука безжалостно бросила сорокопута прямо в бушующее пламя, подняв на миг столб мерзкого темного дыма с гнилостным запахом.

Не стерпев, я спрыгнул со стола и сделал шаг к печи. Даже понимая, что всё уже кончено, не смог усидеть, не смог остаться в стороне. Вытянув руку, я проследил за отголоском нечестивой магии, он угас, едва рассеялся дым.

— За что так? Неужели это было вправду нужно?

— А ты как думал? На острова не пройти демону, иначе все мои труды будут зря.

Вытерев ладони о фартук, ведьма почти равнодушно повела плечами. Действительно, куда уж ей понять, что значат эти твари для того, кто привык жить с ними бок о бок, едва ли Гета обращала внимание на тех созданий, кто погибал от ее руки.

Васильковые глаза посмотрели на меня с усмешкой.

— Такое лицо, будто тебе самому было не всё равно на подопытных у Дарии.

Вздрогнув, я ощутил, как волна стыда обожгла мне уши. Хотелось оправдаться, напомнить, что тогда былое иное время, иные обстоятельства, но стоило лишь рот открыть, как из печного проема вылетела потрепанная, но вполне живая птаха. Изумленно проследив за ее полетом и до конца не веря глазам, я увидел, как маленькое серое тельце, сложив крылья, приземлилось в руки одной из мавок, тихо и незаметно пробравшихся на кухню со стороны бани. Тонкими фарфоровыми пальцами младшая из них выдернула иглу из тушки сорокопута. Средняя, пытавшаяся когда-то убить меня, лихо вдела в золотое ушко нить из собственного платья. Третья, самая старшая, забрала подготовленное шитье и будто приготовилась что-то штопать, но взгляд ее устремился ко мне. Не понимая, что происходит и что собирается сделать мавка, я лишь инстинктивно отшатнулся, но острый блестящий кончик всё равно чиркнул по груди.

— Побудешь там, пока мертвец не явится на твой порог, а дальше живи как знаешь.

Стежок, затем еще один.

С каждой секундой я всё меньше осознавал свое тело, душу будто вытягивало из него, вело прямо к птице, надежно связывая с ней. Отвратительное ощущение потерянности, гадкая, ноющая боль в сердце, тихий невнятный заговор нечисти будто обязывали меня оставаться в сознании при этом жутком ритуале, но не давали в полной мере осознать, что со мной происходит. Пульсирующий стук в висках набатом отдавался в голове. Непомерная тяжесть собственной плоти вдруг стала совсем невесомой.

— Пусть покойник мирно спит;

Есть монаху тихий скит;

Птице нужен сок плода,

Древу — ветер да вода…

Нарастающим шумом прибоя голоса девушек постепенно слились в единый ритм и затопили мой разум, отметая прочие чувства куда-то за грань. Этот звук не прекратился, даже когда остриё перестало