голос точно принадлежал кому-то взрослому, нарочито мягкий тембр намекал на привычку убеждать, упрашивать и наставлять, как бывает, например, с домашними учителями для аристократов. Второй же явно принадлежал ребенку, расстроенному и едва не плачущему. Создалось впечатление, словно я оказался в пансионе или больнице, откуда пока не пускают дитя.

Дождавшись, пока не хлопнут двери, я подобрался к щели в приоткрытом окне и заглянул внутрь. В блеклом свете луны мне показалась сидящая на разворошенной постели девчушка не больше десяти лет от роду. Оглаживая короткие, явно состриженные волосы, она что-то терла на макушке среди ярких медных локонов. Едва заметные слёзы катились по раскрасневшимся щекам и падали на покрытые каменной коркой колени. Стоило ими пошевелить, как отломанные участки со стуком падали на пол. Ходить с такими ногами представлялось сплошным мучением.

Не зная, как помочь, и надеясь пролететь еще часть города перед рассветом, я юркнул обратно за занавеску и втиснулся в узкий проём. Оконная рама скрипнула, предательски выдавая моё присутствие.

— Кто здесь?

Плаксивый голос показался испуганным, замерев на месте, девочка с ужасом посмотрела в мою сторону, боясь даже дышать. Пришлось вернуться, потоптаться немного на подоконнике, как обычной птице, и, посчитав долг выполненным, устремиться опять наружу.

— Стой! Подожди!

Невысокая, хрупкая фигурка поднялась с кровати и кое-как, насколько хватало гибкости, подошла ближе, с трудом перебирая ногами. Остановившись совсем рядом, она протянула ладонь, предлагая перебраться на нее. Заплаканные хризолитовые блюдца сверкали в лунном свете, завораживая своей красотой. Шея и плечи под невесомой сорочкой бугрились, выдавая тот же недуг, что и на ногах.

— Останься, пожалуйста, мне тут очень одиноко.

Не в силах оторвать взгляд, я чуть опустил голову, рассматривая по-детски пухленькое бледное личико с блеклыми веснушками. Что-то было безумно знакомое в нем, но я не мог бы сказать точно. Возможно, мне лишь хочется увидеть в ней ту самую, что я ищу.

Потоптавшись на месте в раздумье, я всё же ступил на крохотную розовую ладошку.

— Спасибо. Я проснулась не так давно и еще не нашла друзей, хочешь стать первым? Обещаю делиться завтраком, обедом и ужином, кроме десертов. Наставник говорит, мне тут осталось совсем недолго ждать, но он всё только обещает и ничего не объясняет толком, так что оставайся насколько хочешь.

Чирикнув в ответ что-то невразумительное, я проследил, с какой тяжестью девчонка возвращается обратно к постели, но судя по разговору с наставником, раньше было еще хуже.

Медленно присев на край кровати, она кое-как закинула ноги под одеяло и с облегчением выдохнула, положив голову на подушку. Отяжелевшие от слез и усталости веки стремились увести незнакомку в мир грёз, но она упорно оставалась на грани, продолжая сонно бормотать.

— Будем с тобой есть каши и булочки по утрам, и… глядеть в окно. Там столько прохожих.

Что ж, именно к утру мне стоило бы исчезнуть отсюда, стоит осмотреть хотя бы часть улиц, на всякий случай.

Хотя, как и кого стоило искать, я совсем не представлял, будет ли Иранон такой же взрослой или только родившейся на свет? Возможно, придется понаблюдать несколько лет, сравнивая всех похожих девиц, если вообще Иранон должна выглядеть похоже на ту, что была со мной.

— На обед дают суп, не люблю суп, вот бы вместо него творожную запеканку…

Ведьма будто специально не говорила мне ничего, даже намека не дала, как в издевку, а я и спросить теперь не могу.

— А на ужин что-то вкусное, может, мама придет, снова ворчать будет, Иранон-Иранон… совсем не жалеешь ноги…

Пушистые рыжие ресницы сомкнулись, закончив маленький монолог. С пухлых губ сорвалось чуть слышное сопение. Вихрастые пряди на самой макушке рассыпались, явив мне едва зарождающийся рог.

Воля

Обретши столь желанную мне душу, я неожиданно понял, что совсем не представляю, как быть дальше.

Вихрастый рыжий пожар день ото дня просыпался и засыпал под моим чутким надзором. Почти всё отведенное время она тратила на чтение приносимых служащими книг и разглядывание мира по ту сторону окна. Кристальные наросты, упрямо скрепившие тело Иранон, отходили медленно и неохотно, иногда будто бы нарочно задерживаясь под кожей из-за отчаянного желания девочки сбежать из заточения.

В такие дни, когда маячащая на горизонте надежда будто бы отдалялась, Иранон ложилась спать, как только зайдет солнце, с одной стороны стараясь приблизить утро, а с другой — позволить себе еще немного слёз, уткнувшись в шелковую ткань наволочки.

Я утешал ее как мог, пытался скрасить ее комнату щебетом или случайными вещицами, подобранными на ближайших улочках, но в особенно горестные дни Иранон меня прогоняла. Один мой вид начинал раздражать ее, ведь я мог выйти из комнаты, а она нет.

— Когда-нибудь ты полностью восстановишься и даже не вспомнишь время взаперти, потерпи, пожалуйста, моя бусинка.

Невысокая девушка, на вид слишком молодая для того, чтобы зваться матерью, и по натуре слишком мягкая, чтобы противостоять буйству расстроенного ребенка, навещала нас обыкновенно во время ужина, принося всевозможные сладости и развлечения в надежде задобрить дочь, но не всегда преуспевая в этом. В дождливые дни, такие как этот, наполненные серыми свинцовыми тучами и мелкой невнятной моросью, капризы и усталость Иранон будто бы брали верх над любыми увещеваниями и остатками благоразумия. Не зная куда себя деть, девочка нервно ковыряла край кристаллов на ноге, по чуть-чуть снимая корку и открывая рану.

— Не могу-у… не могу я больше сидеть здесь! Почему бы не перенести меня хотя бы к дому? Там ничего не угрожает, там будешь ты, наставник может навещать раз в неделю. Я буду сидеть во дворе, чу-уточку гулять и смотреть на совершенно другой оконный проем! Столько больных остается доживать свой век в доме, так чем я хуже?!

Сидя за столом и скорбно положив голову на столешницу, Иранон возмущенно засопела, отворачиваясь от матери. Тонкие пальчики ловко подцепили уже начавший отходить кусочек камня, слишком толстого, чтобы он без проблем откололся сам.

— Иранон…

— Мне даже поговорить не с кем!

Вцепившись в находку, как в верную добычу, пока родительница не видит, дитя сильнее надавила