остававшуюся живность. Если бы не чура Михайла, ухитрившийся скрыть от товарищей и оставить в доме немного еды, младшие Артемоновы и вовсе быстро пропали бы с голоду. Выходить же на поиски пропитания куда-то далеко от усадьбы мальчишки не решались: по заброшенному и разоренному краю по-прежнему бродили отряды и ватаги самого разного военного и разбойничьего люда, и вероятность попасть в беду казалась куда больше, чем найти под снегом какие-то припасы. Кто знает, может быть и ратные, и даже лихие люди, увидев трех голодных и оборванных детей, разжалобились и помогли бы им, но такая мысль до поры до времени не приходила в голову Артемоновым, и они по-прежнему жили в усадьбе, выбегая на крыльцо каждый раз, как вдалеке слышалось конское ржание, надеясь и не веря в глубине души, что вернулся кто-то из родителей. Голод и холод делали свое дело, и однажды старший Авдей, на плечи которого ложилась основная тяжесть ведения хозяйства, заболел. Сначала он держался и пытался даже, улыбаясь и подшучивая, поддерживать настроение братьев, однако вскоре ему стало хуже, и он уже только лежал, не вставая, в сильном жаре, хрипло и тяжело дыша.

– Мелкота! Замерзнете вы тут без меня и с голоду пропадете, – обратился как-то Авдей к Мирону и Матвею – Цыц! – пресек он готовившиеся разразиться рыдания. – Ничего, ничего страшного. То есть не то ничего страшного, что пропадете, а говорю вам, поросятам, что все с вами хорошо будет, коли меня послушаете. Оставите меня здесь, и пойдете на юг, в сторону речки, к большой дороге. Там версты три, авось доберетесь. И там смотрите, будут наши московские люди проходить, лучше если купцы или дворяне, или попы – им покажетесь, глядишь, подберут. Да про меня расскажете, может, повезет на добрых людей – и за мной заедут. Но только смотрите, чтобы к разбойникам или казакам не попасть, или к стрельцам, или крестьянам каким беглым!

Произнеся эту речь, Авдей, к ужасу братьев, тут же потерял сознание.

– Мирошка, помрет ведь Авдей!

– Тихо ты, Мотька, помолчи!

– Нельзя его тут бросать! Его кошки съедят.

– Да тьфу на тебя!

Решено было уложить Авдея на санки и везти с собой. Не похудей так сильно старший брат за последние недели, нипочем было бы ни вытащить его Мирону с Матвеем во двор. Но они справились, привязали Авдея к санкам и прикрыли овчинами. Сами натянули на себя побольше всякого тряпья, чтобы не замерзнуть, и принялись откапывать створки занесенных снегом и заледенелых ворот. Через полчаса, взявшись за привязанные к саням две веревки, а другими руками – друг за друга, чтобы не упасть под порывами ветра и колючего снега, братья побрели через большой, занесенный снегом луг к видневшимся вдалеке ивам.

***

Когда Мирон Артемонов и Хитров прибыли к месту расположения деревни, где должна была скрываться вторая часть казачьего отряда, они, долго ехав вниз и вниз по деревенской дороге через поля и луга, увидели перед собой только кромку леса, от которой расходился в стороны густой, пахнущий гнилью и сыростью туман. Вглубь леса уходила едва заметная колея, по которой с трудом могла проехать одна крестьянская телега, и то сидевшим на ней пришлось бы разводить в стороны ветви орешника и низко свисавшие лапы елей. Несмотря на разгар лета и сухость, промятые полосы колеи были почти доверху заполнены бурой водой, черно-белым месивом отражавшей нависавшие ветви и просветы между ними.

– Э, Архип Лукич, да ведь здесь болото!

– К черту! Хоть трясина. Поехали, Мирон, время дорого.

Архип пришпорил коня, и пустился было вместе со всей ротой в сторону колеи.

– Архип, погоди! – остановил его Мирон – Ну что же ты как дитя малое! Перебьют ведь вас на этой дорожке, как куропаток перещелкают. Тем более в таком тумане, ну, куда соваться? Помню вот, довелось нам в Земляном городе, в такую же мглу…

– После, после, Мирон Сергеич, про Земляной город потолкуем! Да и насмотрелся я на вашего брата в Москве, уж ты не старайся рассказывать. А здесь указ царский и воеводский, медлить нельзя. Упустим разбойников – и на ваш, и на мой род это ляжет!

Зачисленный, недоброй волей Матвея Артемонова, в полки немецкого строя, Архип, пережив потрясение, стал проявлять все лучшие и худшие качества худородного дворянина, попавшего на почетную и ответственную службу. Хитрову казалось, что в старых и добрых сотенных полках он мог бы служить по старине, никуда не высовываясь и лишь делая свою, от предков доставшуюся работу. Но уж попав в противную всему его существу и вредную, на взгляд Архипа, самому государству немецкую кавалерию, он считал своим долгом хотя бы безупречным выполнением офицерских обязанностей, а главное – поспешным и тщательным исполнением указов хотя бы отчасти искупить свой грех, и постараться на благо Московского царства и своего скромного рода. Хитров считал увлечение неметчиной наносным, нестоящим делом, которое вскоре отойдет в прошлое, и о нем, пару десятков лет спустя, будут вспоминать лишь с усмешкой. Но в настоящее время, думал Архип, нужно каждому православному дворянину, попавшему в рейтары или солдаты, или в драгуны, стремиться занять в тех немецких полках как можно более высокое место, чтобы тем успешнее следить за пагубными веяниями и пресекать их излишества. Добиться же продвижения, по мнению Хитрова, можно было лишь истовой, находящейся на грани с дуростью исполнительностью – так же, как и в сотенной службе. Не хуже Мирона понимал Архип всю глупость и опасность продвижения в глубоком тумане, по никому не ведомой колее в неизвестном направлении, но также понимал Хитров и то, что за бездумную исполнительность никто его не накажет, может – и наоборот, а вот высокоумная осторожность Мирона, выглядевшая, под определенным углом, пожалуй, и трусостью, будет лишь поводом для взысканий.

– Струсил, Мирон Сергеич? Да так и скажи!

– Да стой ты, дурень! – разозлился Мирон.

– Какой я тебе дурень, стрелец? Знаешь ли, когда род наш…

– Архип Лукич, остынь, после поместничаем. Велика ли польза, если всю роту твою казаки за четверть версты перебьют? Да и не отъедете вы настолько, ноги коням переломаете. Ты у себя в Ливнах и леса-то, поди, не видал.

Хитров опять гордо вскинулся, но Артемонов жестом успокоил его.

– Пойдем цепью, один от другого в паре саженей, чтобы каждый соседа видел. Если где и нападут – все о том узнают, и туда сойдутся. Стрелять начнут – сразу падаем. Главное, чтобы из виду никто никого не терял.

– Разумно, Мирон Сергеич! Только пусть стрельцы твои, где впереди, а