-Какая глупость.

Запрокинув голову к небу, застываю на пару секунд, буквально наслаждаясь тёплыми лучиками, пробегающими по лицу. Они припекают, вызывая приятное покалывание, пытаясь пробраться сквозь веки и ослепить, но самое главное — они помогают не думать о разладе в семье.

Мой путь продолжился дальше и на пустынных улочках Суны я даже умудрилась встретить пару знакомых, спешащих по своим делам и перекинувшихся со мной парой слов.

Помахав им на прощание, стираю с лица вежливую улыбку и вновь хмуро смотрю вперёд, продолжая идти к госпиталю, размышляя над тем, как наши потомки будут смотреть назад в прошлое и обсуждать нынешние события. Как Юно и Акихико будут рассказывать своим детям и внукам о том, что творилось сейчас. Смогут ли они полностью понять, что ниндзя не сражаются за мифические воли стихий собственных стран, а за простые деньги? Или в далёком будущем эта война будет для них лишь чем-то жутким и далёким, оставшимся далеко позади?

Отец Ханако часто говорит, что война никогда не меняется. Что там всегда есть лишь два цвета: красный от крови и чёрный от похорон. Но мне кажется, это не так.

Раньше всё было проще, даже Первая Мировая была проще, а то что творится сегодня, это никак не передать словами. Столько смертей, предательства, жадности, и многого, многого другого.

Выдохнув через плотно сжатые губы, я потрясла головой, раскидав заслонившие глаза волосы. Перед моими глазами была широкая улица, на которой когда-то часто стояли ларьки и беседки, полные лотков и корзин с едой и другими товарами. Сотни людей бродили по этому стихийно образовавшемуся рынку, весело переругиваясь с продавцами в ярых попытках сбить цену или провести выгодный обмен.

Дети бегали между потоков взрослых, как маленькие рыбки в шустрой реке. Кто-то таскал с прилавков еду, а другие просто играли между собой, отвлекая ответственных за порядок шиноби своим смехом.

Сейчас тут было пустовато. Пару десятков торгашей, спокойно общающихся между собой, бродящих по кругу, ведя беседы ни о чём, больше обсасывая свежие сплетни и дополняя их новыми, всё более невероятными, подробностями.

Вежливо кивнув на приветствия, как-никак жена Казекаге, я прошла мимо смотрящих на меня во все глаза людей и быстро завернула за угол, прижавшись спиной к стене, вслушиваясь в возобновляемый разговор.

-Госпожа Мияко нынче выглядит всё хуже с каждым днём...

-Балда, закрой рот, если не хочешь оказаться под дворцом Казекаге!

-А чего я такого сказал?

-Вот в том-то и дело, что ничего умного!

«Эх, Тетсуо... Как же до такого дошло, что всеми любимый лидер превратился в чудовище, которым пугают ребятишек и дураков?».

Я прекрасно знала ответ, но признавать его не хотела. Наверное я идиотка... Что бы ни говорили о муже, как бы ни порицали и ни шептались у меня за спиной, я всё равно буду на его стороне.

«Ведь она бы точно была на его стороне».

Мысли о моей названой сестре, о подруге и, можно сказать, второй матери моей дочери до сих пор вызывали слёзы на глазах.

Ханако была не такой, как многие думают. Идеальная для всех со стороны, она была хрупкой и ранимой внутри, боясь потерять доверие и любовь своих близких. Наделённая влиянием и властью, а позже силой и верным мужем, моя «сестра» слишком серьёзно относилась ко всему, связанному с её ролью в обществе и жизни деревни.

Идеальная жена, любовница, носительница демона и советник для своего Каге, хоть о последнем никто и не знал.

В голову стали пробираться нехорошие мысли, полные зависти и горечи, приправленные презрением к самой себе.

Я никогда этого не признаю, ни перед кем и ни за что, но я завидовала Ханако. Желала быть на её месте... Не в верхушке деревни или по боевым навыкам, а дома... Быть первой, быть старшей и любимой. Не выйти замуж за мужчину, который первые годы ходит к тебе в постель, как на работу, и продолжает общаться как со своим боевым товарищем.

И когда её не стало, на миг, всего краткий миг, в моей голове промелькнуло удовлетворение. От того, что теперь не будет первых и вторых. Больше не нужно напрягаться изо всех сил, чтобы заполучить хоть частичку тепла, не нужно делить любимого человека ни с кем. Только одна, единственная.

Но потом, слава духам и богам, это всё смылось. Сгорело презрением к себе и ненавистью к Цучикаге Муу. Улетело в глубины души и было заперто под замком из воли, уважения и любви к подруге, которая больше никогда не сможет быть среди нас.

Последние остатки моего злорадства, которое пряталось под фальшивыми доводами логики, пропали под слезами детей, любящих её так же, как, я надеюсь, они любят и меня.

В голове сразу вспомнились слёзы Акихико. Такие откровенные и простые, наполненные его эмоциями, которые мальчик, в попытках походить на своего сурового отца, надеялся спрятать ото всех, чем всегда вызывал на наших с ней лицах улыбки.

Он плакал так сильно, так громко. Крепко сжимая своими не по-детски сильными пальцами мои плечи и спину, упираясь лбом в грудь. Его горе было так заразительно, что и я сама, придя утешить их, расплакалась вместе с детьми.

Так мы и сидели тогда на полу, сдавливая друг друга, пытаясь вжаться посильнее, боясь, что ещё кто-то исчезнет. И этот подспудный страх не редко вновь поднимал голову и по сей день, даря телу целую массу самых мерзких и неприятных ощущений, порождая в голове иллюзии о смерти родных.

И если волнение из-за безопасности детей смирялось их нахождением в деревне, где