это было бы очень серьезно в силу причин, которые мне нет нужды здесь отдельно оговаривать. Вот и все. Задача была совсем не в том, чтобы принизить Аушвиц или отодвинуть его на задний план… Совсем не в том. Я считаю, что уважение к еврейскому мученичеству во времена нацизма не позволяет сосредоточивать вокруг него все возможные мученичества[1072].

Но, помимо любого философского или политического вопроса, в напряженности между Деррида и Лаку-Лабартом сыграли роль и чисто личные мотивы. Деррида с трудом переносит некоторые саморазрушительные склонности Лаку-Лабарта. Хотя ему все сложнее дышать, он постоянно курит, с утра до вечера, создавая порой впечатление, что доживает последние дни. Еще более серьезной становится проблема алкоголя. Жан-Люк Нанси с грустью рассказывает об этом: «Филипп начал пить, но мы не до конца понимали проблему. Он пил тайком, особенно белое вино и виски. Его алкоголизм становился все более серьезным, все более очевидным, и он сильно сказался на его характере. Никто и ничто не смогли ему помочь»[1073].

Их общие друзья наблюдали за расхождением Деррида и Лаку-Лабарта, но не могли ничего поделать. Сэмюэль Вебер вспоминает об этом: «Постепенно их отношения стали менее близкими, а стычек стало больше. Однако многие вещи их все же сближали. Филипп был больше поэтом и художником, чем Жан-Люк, который был больше философом, был серьезнее. Но Филипп также был более трагической, более депрессивной натурой. Быть может, он слишком напоминал Жаку о его собственных тревогах»[1074]. По словам Филиппа Бека, «Деррида был измученным уроженцем Средиземноморья. Лаку-Лабарт представлял то, что его влекло: суровость, политическую непреклонность, близость к поэзии. Вероятно, подлинная мечта Лаку относилась к области литературы: он думал, что Деррида „нашел прозу“, как выражался Бадью, и мечтал изобрести поэзию по образцу Гельдерлина и Делана. Мечта эта, очевидно, имела политическое значение»[1075].

В период отдаления от Филиппа Лаку-Лабарта Деррида еще больше сближается с Жаном-Люком Нанси. Последний давно страдает от проблем с сердцем, но не хочет ими заниматься. Должен был случиться серьезный кризис, который и произошел летом 1989 года, чтобы он наконец осознал опасность положения. Деррида, который обычно не слишком себя бережет, умоляет своего друга позаботиться о себе: «Отдохни, не работай много в поездках, сделай это для меня, пиши спокойно, что и нужно нам, в тишине, на улице Шарль-Град…»[1076]. Он постоянно повторяет Нанси, в какой мере ему важны его мысль, его тексты и дружба: «Следи за своим сердцем, как я за ним слежу. Нужно гулять, не курить (или курить меньше), научиться брать, то есть давать себе время, много, много времени…»[1077].

19 июля 1990 года Нанси сообщает Деррида, что вскоре ему должны сделать пересадку сердца: если ничего не предпринять, ему осталось жить шесть-семь месяцев. «Из-за того, что надо было следить за собой и одновременно быть готовым к трансплантации, как только найдется сердце, я уже не мог уезжать из Страсбурга, – рассказывает Жан-Люк Нанси. – Жак постоянно приезжал с краткими визитами, что мне очень нравилось, но также и пугало. Ожидание трансплантации, безусловно, еще больше сблизило нас. Он постоянно мне звонил. Это было очень трогательно, все близкие были поражены. В шутку я сказал Жаку: „Я все-таки лучший из дерридеанцев. Это твое понятие прививки я понял буквально“»[1078]. Александер Гарсиа Дютман подтверждает, что Деррида очень беспокоился о своем друге в течение этого нервного периода ожидания: «Незадолго до того, как Нанси сделали пересадку сердца, Деррида сказал мне: нужно говорить о Жане-Люке Нанси, нужно, чтобы о его работе знали. Он предложил Пегги Камюф посвятить ему отдельный номер журнала Paragraph и написал первый вариант своего текста „Касание“ – большую статью, которая позже станет отдельной книгой. Словно бы именно Жана-Люка он выбрал своим наследником. Потому, что он ему не подражал. Его мысль была одновременно схожей и уникальной, близкой к христианству»[1079].

Весной 1991 года Жак на несколько недель приезжает в Калифорнию, и тут Жан-Люк извещает его, что этим вечером ему будут делать операцию. Деррида, расстроенный тем, что он так далеко от того, кто стал его самым близким другом, импульсивно отвечает ему: «Не волнуйся, я проснусь с тобой»[1080]. Операция проходит успешно. В следующие годы у Жана-Люка Нанси, несмотря на серьезные проблемы со здоровьем, будет более активная жизнь, чем у многих других пациентов с пересаженным сердцем.

Осенью 1990 года происходит скорбное событие, очень важное для Деррида. 22 октября 1990 года в больнице Ле Верьер в Ивелин умер Луи Альтюссер. Деррида и Альтюссер были связаны друг с другом около 40 лет, и отношения эти были непростыми. На похоронах на небольшом кладбище Вирофлей именно Деррида должен взять слово, выступая перед последними верными учениками Альтюссера. И хотя он не хочет скрывать то, что могло их разделять или даже противопоставлять друг другу, он несколько раз повторяет, насколько дороги для него были эти отношения.

И конечно, то, что по-прежнему стоит у меня перед глазами, что остается для меня сегодня как нельзя более живым, близким и ценным, – это лицо, прекрасное лицо Луи с высоким лбом, его улыбка, все то в нем, что в мгновения покоя, которые, как многие из вас знают, у него бывали, лучилось добротой, просьбой и даром любви…[1081]

Пятью годами ранее Альтюссера глубоко задела заметка в Le Monde. В ней Клод Саррот сравнил его с японским каннибалом Иссэем Сагавой, который, убив и съев молодую голландку, добился прекращения уголовного дела, сославшись на свою невменяемость. По прошествии значительного времени Альтюссер начинает писать автобиографию «Будущее длится долго». В самом начале рассказа он указывает на «двусмысленные последствия постановления о прекращении уголовного дела», принятого в его случае. «Ведь именно под этой могильной плитой прекращения уголовного дела, молчания и публичной смерти я должен был выжить, научиться жить»[1082]. Заглавие окажется пророческим: в 1992 году эта посмертная публикация наделает немало шума. В следующие годы издание многочисленных работ Альтюссера, ранее не публиковавшихся, приведет к полной переоценке его творчества и судьбы. «Будущее длится долго», почти клинический документ и в то же время набросок самоанализа, включает также посмертную дань памяти, намеченную несколькими скромными мазками, «гиганту, коим является Деррида», «самому радикальному из нас», «единственному великому человеку нашего времени и, быть может, на долгое время последнему».

Глава 4

Портрет шестидесятилетнего философа

В 1992 году Жак Деррида дает Освальдо Муньосу интервью, которое завершается традиционной «анкетой