„Адриа“ ударила „Лукулл“ в борт под прямым углом и, разрезав борт „Лукулла“ на протяжении более трех футов, отошла задним ходом. Никаких мер для спасения людей „Адриа“ не приняла: ни одна шлюпка не была спущена, не были поданы концы и круги».

А вот рассказ очевидца, подъесаула Кобиева, находившегося на яхте главнокомандующего в момент крушения:

«15 октября, около 4 часов 30 минут дня, я поднялся из своей каюты и вышел на верхнюю палубу. Встретившись там с дежурным офицером, мичманом Сапуновым, мы начали гулять. Через некоторое время мы обратили внимание на шедший от Леандровой башни большой пароход под итальянским флагом. Повернув от Леандровой башни, он стал пересекать Босфор, взяв направление на „Лукулл“. Мы продолжали следить за этим пароходом. Пароход с большой скоростью, необычайной для маневрирующих или входящих в Золотой Рог судов, приближался к „Лукуллу“. Заметно направление пароход не менял, и было ясно видно, что, если он не изменит направления, „Лукулл“ должен прийтись на его пути. Когда пароход был прямо на носу итальянского дредноута „Дуильо“, я, видя, что итальянский пароход не уменьшает скорости и не изменяет направления, спросил мичмана Сапунова, не испортилась ли у него рулевая тяга, так как при той скорости и громадной инерции, какие он имел, он не успеет свернуть в сторону, даже если положить руль круто на бок. Сапунов ответил, что, действительно, что-то ненормально. Но тогда пароход не шел бы с такой скоростью и уверенностью, давал бы тревожные гудки и так или иначе извещал бы о своем несчастье и опасности от этого для других. Тем не менее пароход, не уменьшая хода, двигался на яхту, как будто ее не было на его пути… Шагов примерно за 300 от яхты мы увидели, как из правого шлюза отдали якорь. Тут нам стало ясно, что удара нам в бок не миновать, так как при скорости, с которой шел пароход, было очевидно, что на таком расстоянии якорь не успеет и не сможет забрать грунт и удержать пароход, обладающий колоссальной инерцией. Мичман Сапунов крикнул, чтобы давали кранцы, и побежал на бак вызывать команду. Я кинулся к кормовому кубрику, где помещались мои казаки, и закричал, чтобы они по тревоге выбегали наверх. В этот момент я услышал, как отдался второй якорь, и пароход, приблизясь так, что уже с палубы „Лукулла“ нельзя было видеть, что делается на носу парохода, продолжал неуклонно надвигаться на левый борт яхты. Секунд через 10 он подошел вплотную, раздался сильный треск, и во все стороны брызнули щепки и обломки от поломанного фальшборта, привального бруса и верхней палубы».

И всё же версия о преднамеренном покушении не кажется реальной. Во-первых, нельзя было предвидеть, когда именно Врангель будет на яхте. Во-вторых, невозможно было столь прицельно протаранить «Лукулл», чтобы нанести удар точно по каюте главнокомандующего. В-третьих, для того чтобы умышленно таранить яхту, необходимы были согласованные действия ряда членов команды «Адрии», включая ее капитана. Трудно представить, чтобы ЧК в короткий срок смогла бы завербовать столь большое число итальянских моряков, с риском огласки. К тому же капитану пришлось отвечать перед судовладельцем за катастрофу со всеми ее последствиями вроде срыва рейса, выплат компенсаций пострадавшим и т. п. Если бы чекисты действительно хотели убить Врангеля, то проще было бы не разрабатывать сложную и очень ненадежную операцию с тараном яхты, а завербовать одного или нескольких офицеров в Константинополе, которые под каким-нибудь предлогом попали бы на «Лукулл» или подстерегли Врангеля в городе. Ведь несколько тысяч галлиполийцев возвратились в Советскую Россию, и не так уж сложно было бы найти среди них подходящих агентов.

Занимаясь главным образом политическими и финансовыми делами, Врангель всё меньше внимания уделял военным вопросам; во многом передоверив их Кутепову. В составе армии лишь Добровольческий корпус остался верен барону, а казачьи атаманы фактически вышли из его подчинения.

В конце 1921 года Врангелю удалось организовать переезд своих войск в Болгарию и в Королевство сербов, хорватов и словенцев (с 1929 года — Королевство Югославия). Там они получили виды на жительство, но оставались на полуказарменном положении и сохранили значительную часть оружия. 1-я кавалерийская дивизия численностью 3300 человек в полном составе поступила на службу в югославскую пограничную стражу. Около семи тысяч бывших военнослужащих Русской армии предпочли уехать в Советскую Россию. В сентябре 1921 года прекратил свою деятельность Русский совет.

Врангель со штабом переехал из Константинополя в Королевство сербов, хорватов и словенцев в марте 1922 года, выбрав местом своего жительства городок Сремские Карловцы, в 50 километрах от Белграда. Там произошло воссоединение семьи — к сыну из Германии приехали Мария Дмитриевна и Николай Егорович. В то время у Петра Николаевича и Ольги Михайловны родился четвертый ребенок, сын Алексей.

Барон понял, что бывшие союзники России не предоставят помощи последним ее воинам, и заявил: «Я ушел из Крыма с твердой надеждой, что мы не вынуждены будем протягивать руку за подаянием, а получим помощь от Франции как должное, за кровь, пролитую в войне, за нашу стойкость и верность общему делу спасения Европы. Правительство Франции, однако, приняло другое решение. Я не могу не считаться с этим и принимаю все меры, чтобы перевести наши войска в славянские земли, где они встретят братский прием». Постепенное прекращение французских субсидий послужило главной причиной переброски Русской армии из окрестностей Константинополя. Последний русский солдат покинул Галлиполи 5 мая 1923 года. И в этот же день Врангель объявил о своем подчинении великому князю Николаю Николаевичу.

Генерал-майор Николай Всеволодович Шинкаренко (он же — поэт и писатель Николай Белогорский) написал стихотворение, обращенное к Врангелю в Галлиполи:

Сесть на коня Врангелю больше не довелось.