– Ты за рулем, – сказал я.

Она повернула голову в сторону и рассмеялась так, чтобы смех был слышен всем вокруг.

Две-три минуты ушло, чтобы добраться до машины, и вот уже приятно заныло сердце мотора. Этот звук всегда вселял нам надежду. Да, в машине мы чувствовали себя в безопасности, хотя опасность уже надвигалась мордой джипа. (Я успел заметить ее краем глаза в боковом зеркале заднего вида), точно так же, как это было в Валетте. Он надвигался, ощерившись пастью радиатора. Что ж, милости просим…

– На первом же светофоре – направо, – сказал я, – и выбирайся за город.

– O'key! – сказала она, посмотрела на меня и снова улыбнулась.

Я подмигнул левым глазом, мол, на тебя вся надежда.

Только минут через двадцать мы выехали на автобан. Морда не отставала.

– Вон за тем леском, – сказал я, – повернешь на первую же попавшуюся дорогу, и попытайся оторваться.

Граната была у меня уже в правой руке.

– Хорошо…

Джип после поворота, когда и встречных, и попутных машин заметно поубавилось, нагло сел на хвост.

– Теперь, – сказал я, – поверни вон за тем зеленым забором и резко затормози.

– Хорошо…

Взрыв был такой силы, что джип кувыркнулся раза три или четыре. Она сидела в машине, в воцарившейся тишине слышно было, как мирно работал двигатель и стучало в висках. Я дождался второго взрыва (бензобак), затем вышел из-за забора и направился к горящему джипу. Двоих выбросило из машины, они были живы, корчились на траве, на них дымилась одежда, а у одного не было полруки. Сколько еще осталось в горящем джипе, разобрать было невозможно. Я не стал добивать их выстрелами в голову, чтобы избавить от ужасных мучений. Я не знал даже, зачем подошел к ним. Чтобы удостовериться в том, что погони больше не будет?

– Что? – спросила она, когда я уселся с ней рядом.

– Хочешь, поведу я? – спросил я.

– Нет уж, – сказала она, – теперь и я справлюсь.

– Юль, – сказал я, – неужели тебе все это нравится?

– Открой, пожалуйста, воду, – попросила она.

Проходит неделя…

Юлию совсем не интересует, почему я сижу в темноте, почему со стаканом коньяка в руке, почему шляпа на голове…

– Что случилось?

И этот ее вопрос, думаю я, тоже из будущего. Случилось! И я в отчаянии: я мало что могу изменить. Я не в состоянии не то, чтобы как-то повлиять на этот процесс всеобщего умопомрачения, мне не удается даже взять себя в руки!

– Где ты была?

Ревность? Юля просто хохочет!

– Ты меня ревнуешь? Почему ты в шляпе?! Мы с Лешей Карнауховым провожали Дэвида…

– Он улетел?

– Реет, как ты можешь?.. Включи же свет!

Я убеждал Дэвида, уговаривал, умолял его не пускать деньги на ветер. Ведь никакие миллионы и миллиарды не в состоянии решить проблему всеобщего потепления. Дыры в небе не залатать никакими ассигнациями. Парниковый эффект – это плод невежества…

– Налей и мне, – просит Юля. – Я расскажу тебе прекрасную историю про твою Пирамиду.

Человечество, думаю я, еще не совсем выбралось из пещеры на свет, и если не изменить его пещерное сознание, парники облепят землю, как… Парниковая катастрофа неминуема, если…

– Дэвид, – рассказывает Юля, – спешил на самолет, но мы его все-таки пытались склонить к небольшому общению. Ты слушаешь меня?..

Я приношу стакан для Юлии.

– Мы караулили его в коридоре. За что нас на месте хотели уничтожить взглядами сопровождающие сэра! Они не переставали бубнить: «…из-за вас сэр Дэвид не успеет на самолет!..». Этот бубнеж не прекращался ни на минуту: «Если вы зададите вопрос, он не сможет вам не ответить, даже если будет опаздывать!..» и телепатически добавляли: «Он же сэр, а не какой-нибудь там… мужик.». Плесни же и мне!..

Я наливаю коньяк.

– За что выпьем?..

Я слушаю. Юля отпивает глоток.

– Мы-таки поймали его, – продолжает она, – нас пригласили в кабинет… Я уже знала, что Дэвид в коридоре общаться не будет – не положено…

Юля сделала еще глоток.

– Мы вошли в кабинет, я вижу: сэр замешкался – не могу понять почему… Оказывается, сэр не может спокойно сесть на диван, если присутствующие дамы стоят, даже если это дамы из съемочной группы.

После интервью он снова замешкался. Оказывается, он не может первым выйти из кабинета, если женщины не вышли, и даже, если толпа сзади и людям невдомек проблемы сэра, и даже, если ему нужно спешить на самолет.

Юля прерывает рассказ, какое-то время сидит в раздумье, затем: – Честно говоря, мне было просто дурно, я почувствовала себя в племени индейцев, куда случайно суровой судьбой занесло белого человека. И, – представляешь! – даже мои дорогие и великолепно сидящие на мне джинсы стали мне вдруг противны: я же Женщина, из-за которой сэр не может спокойно сесть на диван и выйти из комнаты. Я должна носить платье со шлейфом даже в дождь и метель, и пургу, и слякоть! Ты меня понимаешь?..

Теперь Юлины глаза блестят, она едва сдерживает слезы.

– Я тебя обожаю! – говорю я.

– Состояние было подавленное весь день. Особенно после проезда на метро. А что, если бы в метро все были сэрами!?. Вот такая случилась со мной Пирамида. Лешка тоже был весь потерянный…

– Я не ревную тебя, я тоже об этом думаю.

– О чем?! Я хочу в страну к сэрам!!!

– Я тебя понимаю.

– Но почему ты в шляпе? Со стаканом в руке…

– Я думал о тебе.

– Правда?

– И вот твое платье. Со шлейфом!..

Ее слезы таки срываются и падают, падают… На ее джинсы, на мои ладони. Это стоит дорогого.

– Разве вам, сударыня, нужна теперь эта пурга, этот дождь?..

В ответ она не может произнести ни слова, лишь кивает: да, нужны… И потом еще: да! Да!. Да!..

– И пурга, и дождь, – говорит Юлия, – мне нужны, чтобы чувствовать шлейф своего платья… Всегда!..

Великая Женщина!

– Так где ты была?…

Ее глаза просто выпадают из орбит:

– Ты-ы-ы… ревнуешь?…

Строительные работы подходили к концу. Bee семь чудес света были воссозданы с абсолютной точностью, и это было само по себе новое чудо. А вскоре были сооружены и семь новых чудес: статуя Христа (копия бразильской), Колизей, Китайская стена, Чичен-Ица, Мачу-Пикчу, Тадж-Махал и, конечно, Петра, этот удивительный город-скала. Статую Христа мы воздвигли на пирамиде Хеопса. А статую Зевса…

– Не представляю, какой красоты были ваши сады Семирамиды!