— А детям вы о нем рассказывали?

— Нет, никогда. Даже имени его не произносила. Я не говорила о нем сорок лет, пока не встретилась здесь с Дорис; она вспоминала о нем так, словно он вышел на минутку из комнаты. Мне было так приятно. И уже не больно. Я столько лет носила в сердце грусть. И одиночество, от которого нет лекарства. Но с годами я примирилась с этой потерей. Научилась таить свои чувства, довольствоваться тем, что есть: занималась цветами, радовалась детям, любовалась картинами и слушала музыку. Тихие житейские радости, они давали мне силы. Удивительно, как они помогают нам жить.

— Вам будет грустно без этой картины.

Его чуткость тронула ее.

— Нет, Данус, вряд ли. Картина осталась в прошлом, как и Ричард. Наверное, я уже никогда больше не произнесу его имя. А то, что я тебе сейчас рассказала, ты сохранишь в тайне. Навсегда.

— Обещаю.

— Вот и хорошо. Теперь, когда мы обо всем переговорили, пора уходить. Антония, поди, уже волнуется, думает, куда это мы запропастились. — Данус встал и подал ей руку. Поднявшись, она почувствовала, как болят ноги. — Устала. Пожалуй, я не заберусь на гору пешком. Давай попросим этого длинноволосого юношу вызвать для нас такси. Оставим здесь «Собирателей ракушек» и мои воспоминания о прошлом. Пусть они навсегда останутся в этой прелестной маленькой галерее, где все и началось. Это самое подходящее для них место.

Одетый в великолепную темно-зеленую униформу портье гостиницы захлопнул дверцу и пожелал им доброго пути. За руль села Антония. Старенький «вольво» двинулся в путь по извилистой подъездной аллее, обсаженной кустами гортензий, и выехал на дорогу. Пенелопа даже не оглянулась.

День для отъезда был самый подходящий. Солнечная погода, державшаяся несколько дней подряд, судя по всему, должна была измениться. Ночью ветер принес с моря туман, и все вокруг было пропитано влагой; туман было рассеялся, но потом снова стал расползаться, как дым. Только однажды при самом въезде на автостраду он вдруг исчез, и с небес хлынул рассеянный солнечный свет, озарив вдруг открывшееся устье реки. Был отлив. Покрытое илом обнажившееся морское дно, казалось, было безжизненным, если бы не вездесущие морские птицы, выискивающие всякую падаль. Вдали виднелись белые гребни океанских волн, разбивающихся о нанесенный песком перекат. Затем новая дорога круто устремилась вверх, и город остался позади.

Итак, расставание, прощание уже в прошлом. Пенелопа уселась поудобнее и приготовилась к долгой дороге. Вспомнив о доме, она вдруг поняла, что очень соскучилась. Она предвкушала свое возвращение, с удовольствием думая о том, как войдет в дом, осмотрит сад, распакует чемоданы, откроет окна, прочтет накопившиеся письма…

Сидевшая рядом Антония спросила:

— Ну как настроение? Все в порядке?

— Ты что же, думала, я буду плакать?

— Нет. Но расставаться с местом, к которому очень привязан, всегда больно. Вы ведь так давно там не были. И снова разлука.

— Мне повезло. Сердце мое привязано к двум местам сразу, так что, в каком бы из них я ни была, мне всегда хорошо.

— На будущий год вам нужно приехать сюда снова. Остановитесь у Дорис и Эрни. И стало быть, у вас будет о чем мечтать весь год. Космо всегда говорил, что жизнь чего-то стоит только тогда, когда есть о чем мечтать, к чему стремиться.

— Славный человек, он был абсолютно прав. — Пенелопа задумалась. — Боюсь, что в данный момент будущее представляется тебе тоскливым и одиноким.

— Да, но только в данный момент.

— Знаешь, Антония, лучше всего реально смотреть на вещи. Если ты внутренне подготовишься к дурным вестям от Дануса, то хорошие покажутся тебе подарком судьбы.

— Знаю. И у меня нет никаких иллюзий относительно Дануса. Я понимаю, что его лечение может длиться долго, и для него это ужасно. Но мне, исходя из моих эгоистических интересов, стало гораздо легче и проще оттого, что я знаю о его болезни. Ведь мы и в самом деле любим друг друга, все остальное не так и важно… А самое главное, это придает мне силы.

— Ты очень смелая девочка. Разумная и смелая. Я вовсе не хочу сказать, что этого от тебя не ожидала. Нет. Я просто очень горжусь тобой.

— Не такая уж я и смелая. Ничего не страшно, когда знаешь, что можешь что-то сделать. В понедельник, когда мы возвращались из Манаккана и всю дорогу не проронили ни слова, когда чувствовали, что творится что-то неладное, и не знали, что именно… это было самое худшее. Мне казалось, я ему надоела и он жалеет, что взял меня с собой вместо того, чтобы ехать одному. Вот тогда я чувствовала себя просто ужасно. Все-таки самое страшное в жизни — это непонимание, недоразумение. Я сделаю все, чтобы избежать подобной ситуации в будущем. И уверена, между мной и Данусом такого не случится никогда.

— В этом есть и его вина. Но мне кажется, что болезненная скрытность была заложена в нем еще до рождения; получена от родителей и закреплена воспитанием.

— Он рассказывал мне: больше всего ему нравится в вас то, что с вами можно обсуждать все, что угодно. И что вы умеете выслушать. Он говорил, что в детстве никогда толком и не разговаривал с родителями, никогда не был с ними близок. Грустно, правда? Не сомневаюсь, они его обожали, но так и не сумели об этом сказать.

— Антония, если Данусу придется остаться в Эдинбурге и пройти курс лечения или даже лечь на какое-то время в больницу, что ты собираешься делать? Ты задумывалась об этом?

— Да. Если вы разрешите, я поживу у вас недельку-другую. К тому времени мы уже будем знать, в какую сторону развиваются события. И если выяснится, что лечение займет много времени, я позвоню Оливии и приму ее предложение. Я вовсе не хочу работать фотомоделью. Мне такая работа совсем не нравится, но если я смогу заработать хорошие деньги, то скоплю приличную сумму, а когда Данус выздоровеет, у нас будет с чего начать. И это станет для меня хорошим стимулом в работе. Я уже не буду думать, что трачу время попусту.

Теперь они продвигались по главной автомагистрали графства, удаляясь от берега. Туман истаял и отступил к морю. На высоких местах солнечный свет изливался на поля, фермы, пустоши, а старые локомотивные депо заброшенных оловянных шахт поднимались к безоблачному весеннему небу неровным, изломанным силуэтом, напоминая острые зубы.

Пенелопа вздохнула, сказав:

— Странно.

— Что странно?

— Сначала меня занимала моя жизнь. Потом жизнь Оливии. Затем появился Космо. Вслед за ним ты. И вот мы уже обсуждаем твое будущее. Странная последовательность.

— Вы правы. — Антония помедлила и заговорила снова: — В утешение вам я могу сказать только одно: не думайте, что Данус вообще больной. Что он импотент или что-то в этом роде.

Смысл этого заявления дошел до Пенелопы не сразу. Она повернула голову и увидела прелестный профиль Антонии, которая сосредоточенно смотрела на дорогу, но на щеках ее выступил легкий румянец.