Пенелопа вся похолодела, буквально застыла, не в силах вымолвить ни слова. Она посмотрела ему в лицо, но взгляд его был спокоен и невозмутим, и глаз он не опустил. Ей хотелось обнять его, прижать к груди, утешить, но она не сделала ни того, ни другого, ни третьего. Бессвязные мысли рождались в ее голове, бесцельно разлетались во все стороны, как перепуганные птицы. Вот ответ на все не заданные ему вопросы. И этот человек — Данус.

Она глубоко вздохнула и спросила:

— Ты сказал об этом Антонии?

— Да.

— А мне не хочешь рассказать?

— За этим я и пришел. Меня послала Антония. Она сказала, что вы непременно должны это знать. И что до отъезда я должен объяснить вам, почему уезжаю.

Она положила руку ему на колено:

— Я слушаю.

— Пожалуй, мне следует начать с родителей и Яна. Я уже как-то говорил вам, что мой отец — адвокат. Причем адвокат в третьем поколении. Отец моей матери тоже был адвокатом и членом Верховного суда. Судьба Яна была предрешена — он должен был пойти по стопам отца, поступить в его фирму и вообще продолжить семейную традицию. И из него вышел бы прекрасный юрист, потому что, за что бы он ни брался, все у него получалось как нельзя лучше. Но в четырнадцать лет он умер. И конечно же, мне предстояло занять его место. Я тогда даже не задумывался о своей будущей профессии. Я просто знал, что мне этого не избежать. Обо мне вполне можно было сказать, что я был запрограммирован, как компьютер. Я окончил школу и, хотя я никогда не был таким способным, как Ян, сдал необходимые экзамены и поступил в Эдинбургский университет. Но я был еще очень молод и, прежде чем начать обучение в университете, оформил отсрочку и решил поехать посмотреть мир. Я отправился в Америку. Объехал всю страну, брался за любую работу и наконец осел в Арканзасе на животноводческой ферме, принадлежавшей человеку по имени Джек Роджерс. У него были обширные пастбища, раскинувшиеся на многие мили во все стороны, и я был одним из работников, которые помогали гуртовать скот и чинить изгородь. Я жил в сарайчике с тремя другими молодыми ребятами.

Вокруг ранчо простиралась бескрайняя равнина, и до ближайшего города под названием Слипинг-Крик было не меньше сорока миль, да и городишко был не ахти какой. Мне иногда приходилось возить туда Салли Роджерс за покупками, чтобы пополнить кладовые или привезти Джеку вещи, необходимые на скотном дворе. На это уходил целый день, и трястись туда надо было по проселочной дороге, так что возвращались мы, покрытые толстым слоем ржавой пыли.

Однажды, когда срок моего договора подходил к концу, я заболел. Самочувствие было отвратительное, у меня были рвота, сильный озноб и очень высокая температура. Должно быть, я впал в беспамятство, потому что не помню, как очутился в хозяйском доме. Но именно там я пришел в себя и увидел, что за мной ухаживает Салли Роджерс. В конце концов она меня выходила, и примерно через неделю я почти поправился. Все решили, что я подцепил какой-нибудь вирус, и как только я смог твердо стоять на ногах, снова приступил к работе.

Но вскоре после выздоровления совершенно неожиданно, без каких-либо предупредительных симптомов, я снова потерял сознание. Упал как подкошенный навзничь и так лежал около получаса. Вроде бы никакой причины этому не было, тем не менее обморок повторился через неделю, и при этом мне было так плохо, что Салли погрузила меня в кузов и повезла к врачу в Слипинг-Крик. Он выслушал мою печальную историю и сделал кое-какие анализы. Неделю спустя я снова приехал к нему, и он сказал мне, что у меня эпилепсия. Дал лекарства и велел пить их четыре раза в день. Если выполнять его указания, сказал он, все будет в порядке, а больше он ничего не может для меня сделать.

Данус умолк. Пенелопа чувствовала, что ей следует что-то сказать, как-то отреагировать на его рассказ, но в голову ей не приходило ничего, кроме избитых, банальных фраз. Молчание затянулось, и потому Данус, сделав над собой усилие, продолжал:

— Я никогда в жизни ничем серьезным не болел, не считая кори или еще чего-то в этом роде, и спросил врача: откуда у меня эта болезнь? Тогда он задал мне несколько вопросов, и в процессе беседы мы остановились на ударе по голове, который я получил еще в школе, играя в футбол. У меня тогда было сотрясение мозга, но ничего серьезного не нашли. И вот теперь обнаружилась эпилепсия. Мне был двадцать один год, и я был эпилептиком.

— Ты рассказал об этом тем добрым людям, у которых работал?

— Нет. Я взял с врача обещание, что он сохранит профессиональную тайну. Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь об этом знал. Я решил, что если не одолею болезнь в одиночку, то не одолею ее никогда. В конце концов я вернулся на родину. Прилетел в Лондон и вечерним поездом отбыл в Эдинбург. К этому времени я уже принял решение отказаться от учебы в университете. У меня было много времени для размышлений, и я пришел к выводу, что никогда не займу место Яна. Я боялся, что не смогу оправдать ожиданий отца, и не хотел его подводить. Кроме того, в последние месяцы перед возвращением я понял еще кое-что. Мне нужно работать на свежем воздухе и делать что-то руками. Я не хотел, чтобы кто-то стоял у меня над душой, ожидая от меня свершений, на которые я не способен. Самое трудное было сказать все это родителям. Мне никогда не было так тяжело. Сначала они не поверили. Потом очень обиделись и страшно огорчились. Я не винил их, понимая, что расстраиваю все их планы. В конце концов они смирились и постарались как-то это пережить. Но я уже просто не мог сообщить им о том, что у меня эпилепсия.

— Значит, ты ничего им не сказал? Как же ты мог?

— Мой брат умер от менингита. Я думал, что на их долю и так горя и невзгод выпало более чем достаточно. И я просто не мог взвалить на их плечи новое бремя волнений и тревог. Чувствовал я себя вполне нормально. Принимал лекарства и сознания больше не терял. В обычной жизни я был нормальным человеком. Оставалось только подыскать нового молодого врача, который ничего не знал бы ни обо мне, ни о моем прошлом. Он дал мне постоянный рецепт на необходимые лекарства. Потом я поступил в сельскохозяйственный колледж в Вустершире. Там со мной тоже все было в порядке. Я был как все, обыкновенный студент. И делал все то же самое, что и другие: напивался, ездил на машине, играл в футбол. И тем не менее я жил с сознанием того, что я эпилептик. Я знал, что стоит мне перестать принимать лекарства, у меня снова начнутся обмороки. Я старался об этом не думать, но если какая-то мысль засела в голове, ее уже не выгонишь. Она сидит там, как гвоздь. Носишь ее, как камень на шее или тяжелый рюкзак за плечами, который нельзя сбросить.

— Ах, если бы ты с кем-нибудь поделился! Ведь насколько тебе было бы легче.

— В конце концов мне все же пришлось все рассказать. Окончив колледж, я устроился работать в Пудли в фирме «Помощь садоводу». Увидел объявление в газетах, подал заявление, и они меня взяли. Я работал до Рождества и на рождественские праздники приехал на две недели домой. В Новый год я простудился и подхватил грипп. Я пролежал пять дней, и у меня кончилось лекарство. Я не мог пойти в аптеку сам, так что пришлось попросить маму сходить за лекарством, и тут, конечно, все открылось.