Несут ли Гулд и Хомский ответственность за причудливые убеждения некоторых своих сторонников? На этот вопрос простого ответа нет. Больше половины пунктов в списке Пинкера очевидным образом восходят к заявлениям, которые делали Гулд (в частности, № 2, 6 и 9) и Хомский (в частности, № 4, 5 и 10). Те, кто делает такие заявления (в том числе и другие, вошедшие в список), обычно ссылаются на авторитет Гулда и Хомского700. Как говорят Пинкер и Блум, «Ноам Хомский, величайший лингвист в мире, и Стивен Джей Гулд, самый известный в мире специалист по теории эволюции, неоднократно высказывали предположение, что язык может не быть результатом естественного отбора»701. Более того – два важных голоса, которые так и не прозвучали, – я еще не видел, чтобы Гулд или Хомский попытались исправить эти ляпсусы, допускаемые в горячке боя. (Как мы увидим, это – общая проблема; мне жаль, что из‐за характерного для социобиологов менталитета осадного положения они проглядели – во всяком случае, забывали исправить – довольно значительное количество случаев, когда те, кто играл на их стороне, позволяли себе чудовищно неряшливые построения.)

Одним из самых восторженных сторонников Дарвина был Герберт Спенсер, которому принадлежит выражение «выживание сильнейших» и который дал важные разъяснения некоторых из наиболее удачных идей Дарвина; однако он же был и отцом социал-дарвинизма, отвратительного злоупотребления дарвинистским мышлением на службе ряда политических учений – от бесчеловечных до совершенно чудовищных702. Лежит ли на Дарвине ответственность за то, что Спенсер злоупотребил его взглядами? Ответить можно по-разному. Что касается меня, то я не в обиде на то, что Дарвин не проявил героизма и не стал публично критиковать своего защитника, хотя мне жаль, что с глазу на глаз он недостаточно энергично его осаживал или поправлял. И Гулд, и Хомский пылко отстаивают ту точку зрения, что интеллектуалы несут ответственность за применение и возможное злоупотребление плодами их трудов, а потому им, вероятно, как минимум неприятно, что на них самих ссылаются, когда несут всю эту околесицу, поскольку сами они этих взглядов не разделяют. (Вероятно, самонадеянно было бы ожидать от них благодарности за то, что я взял на себя этот неблагодарный труд.)

Вопрос в том, как сделать так, чтобы маятник перестал раскачиваться с такими разрушительными последствиями. Раз за разом мы наблюдаем все ту же неспособность договориться. Поистине досадный коммуникативный провал, о котором говорят Саймон и Каплан (см. эпиграф к предыдущему разделу), представляет собой усиленный результат сравнительно простого изначального недопонимания. Вспомните о разнице между редукционистами и алчными редукционистами (третья глава, пятый раздел): редукционисты полагают, что все в природе можно объяснить, не прибегая к небесным крючьям; алчные редукционисты полагают, что все можно объяснить, не прибегая к подъемным кранам. Здоровый оптимизм одного теоретика для другого будет неприличной алчностью. Одна сторона предлагает примитивный подъемный кран, а другая глумится: «Филистеры-редукционисты!» – и не без оснований объявляет, что жизнь гораздо сложнее. На это их ушедшие в глухую оборону противники ворчат себе под нос: «Орда сбрендивших охотников за небесными крючьями!» Именно так они бы сказали, знай они об этом термине, но, опять-таки, будь и у тех и у других эти термины, они могли бы понять, в чем на самом деле состоит проблема, и избежать всякого недопонимания. Во всяком случае, я на это надеюсь.