Согласно Сёрлю, противоречивой является самая идея обработки данных в мозге, описываемой абстрактно, с точки зрения инвариантных по отношению к субстрату алгоритмов. «Есть слепые и бездумные физиологические процессы, и есть сознание, а ничего иного нет»717.

Как и Хомский, он, несомненно, делает хорошую мину при плохой игре, но перед ним стоит несколько иная проблема: да, конечно, инструмент овладения языком – продукт эволюции, как и сознание718, но Хомский прав, что подвергнуть их обратному конструированию совершенно невозможно. Однако Хомский ошибается, допуская саму возможность описания процесса на уровне механизмов, ибо это делает возможным «сильный искусственный интеллект».

Если занятая Хомским позиция ненадежна и ее трудно отстоять, то рассуждения Сёрля приводят к еще более неловкой ситуации719. Как видно из процитированного выше фрагмента, он допускает возможность обсуждения того, как мозг овладевает языком с точки зрения «функциональности». Он также соглашается, что с этих позиций можно обсуждать, как части мозга могут судить о глубине изображения или расстоянии до наблюдаемого объекта. «Но на этом функциональном уровне нет никакого ментального содержания»720. Затем он приводит следующее весьма разумное возражение когнитивистов: «…но это различие (между рассуждениями о „функции“ и „ментальном содержании“. — Д. Д.) мало что меняет в когнитивной науке. Мы будем продолжать говорить то, что мы говорили всегда, и делать то, что мы всегда делали, просто заменяя в этих случаях слово „ментальный“ на слово „функциональный“»721. В ответ на это возражение сам Сёрль вынужден сделать шаг назад: он говорит, что нет не только уровня обработки данных при объяснении работы мозга – на самом деле, нет «функционального уровня» объяснений в биологии:

Итак, получается, что дискуссии о функциях в биологии, как и обсуждение всего лишь как бы интенциональности, вовсе не следует принимать всерьез. По мнению Сёрля, настоящие функции есть только у артефактов, изготовленных подлинными, сознательными создателями-людьми. Крылья самолета на самом деле предназначены для полета – в отличие от крыльев орла. Если один биолог говорит, что они представляют собой адаптацию к полету, а другой заявляет, что это – всего лишь экспозиционный стеллаж для выставки декоративных перьев, – нет смысла рассуждать, кто из них ближе к истине. Если, с другой стороны, мы спрашиваем инженеров-авиаконструкторов, предназначены ли спроектированные ими крылья для того, чтобы удержать самолет в воздухе, или их функция – демонстрировать эмблему авиакомпании, они могут однозначно нам ответить. Так Сёрль в итоге отрицает предпосылку Уильяма Пейли: по его мнению, природа не состоит из невообразимого разнообразия функционирующих механизмов, воплощающих замысел. Этим достоинством наделены лишь артефакты человеческой культуры и лишь потому (как «доказал» нам Локк), что для осуществления их функции потребен Разум!723

Сёрль настаивает, что человеческий разум обладает «подлинной» интенциональностью, которой совершенно невозможно достичь с помощью процесса исследования и разработки все более и более эффективных алгоритмов. Это – в чистом виде вера в небесные крючья: разум – изначальный и необъяснимый источник замысла, а не его результат. Сёрль отстаивает эту точку зрения с большим пылом, чем другие философы, но он не одинок. Как мы увидим из следующей главы, подспудной враждебности к искусственному интеллекту и его злому брату-близнецу, дарвинизму, полны многие из наиболее влиятельных философских работ конца XX столетия.

ГЛАВА 13: Когда метод проб и ошибок – основной принцип действия любого дарвиновского алгоритма – начинает работать в мозгу конкретных живых организмов, с его помощью выстраивается ряд еще более мощных систем. Завершает этот ряд присущий людям механизм сознательного и дальновидного выдвижения и проверки гипотез и теорий. Этот процесс создает разум, который благодаря своей способности речеобразования и понимания языка не проявляет никаких признаков того, что может зайти в «когнитивный тупик». Ноам Хомский, создавший современную лингвистику, доказав, что язык был создан врожденным механизмом, тем не менее возражает против любых эволюционных объяснений того, как и почему был спроектирован и установлен языковой механизм, а также противится всем попыткам моделирования использования языка в области исследований искусственного интеллекта. Хомский занял прочную оборонительную позицию против (обратного) конструирования (причем с одного фланга его прикрывает Гулд, а с другого – Сёрль), являя собой пример сопротивления распространению опасной идеи Дарвина и настаивая на том, чтобы воспринимать человеческий разум как небесный крюк.

ГЛАВА 14: В восьмой главе я дал очерк эволюционного объяснения рождения смысла; теперь я его расширю и защищу от скептических нападок философов. Серия мысленных экспериментов, опирающихся на введенные ранее понятия, показывает не только обоснованность, но и неизбежность эволюционной теории смысла.