В философии нет проблемы, которой уделяли бы больше внимания, чем проблеме смысла во всем многообразии ее проявлений. В заоблачных высях философы всевозможных школ сражаются с важнейшим вопросом о смысле жизни (и пытаются понять, есть ли смысл задаваться этим вопросом). В подлунном мире современные философы-аналитики (чью дисциплину непосвященные иногда называют «философией языка») в рамках весьма различных проектов дотошно анализируют нюансы значений отдельных слов и целых высказываний. В 1950–1960‐х годах школа «философии обыденного языка» внимательнейшим образом изучала мельчайшие различия между конкретными словами: упомянем лишь знаменитый пример о разнице между «сознательным», «предумышленным» и «нарочитым» поступками725. За этими изысканиями последовали более формальные и систематические исследования. Какую пропозицию можете вы иметь в виду, произнося такие, к примеру, предложения, как:

И какая теория объясняет различия между их исходными посылками, контекстами и подтекстами? Такого рода проблему решает одна из ветвей философии языка, которую подчас называют «спецподразделением пропозициональной установки»: среди последних парадигмальных трудов этих исследователей – работы Пикока726 и Ричарда727. Начало другой серии исследований было положено теорией «неестественного значения» Пола Грайса728. То была попытка определить условия, в которых конкретное поведение имеет не только естественное значение (где есть дым, есть и огонь; где слезы, там и печаль), но и то значение, которым обладает речевой акт с его элементом условности. В каком состоянии должен находиться говорящий (или слушающий), чтобы высказывание означало хоть что-то – или нечто определенное? Или, иными словами, каково отношение между психологией актора и смыслом используемых им слов?729

Все программы исследований в этой области философии исходят из предположения о существовании единственного вида смысла (возможно, имеющего множество различных подвидов), зависимого от языка. До появления слов смысла у слов не было, даже если и существовали иные виды смыслов. Еще одно рабочее допущение, особенно распространенное среди англоязычных философов, состоит в том, что до тех пор, пока мы не разберемся, каким образом слова могут иметь смысл, мы вряд ли далеко продвинемся в исследовании других видов смыслов, и в особенности столь обескураживающих проблем, как смысл жизни. Но у этого разумного допущения обычно есть излишний и деструктивный побочный эффект: сконцентрировавшись, прежде всего, на лингвистическом значении, философы исказили свое представление о разуме, от которого зависят эти слова, думая о нем скорее как о чем-то sui generis, а не о принадлежащем природному миру феномене, возникшем в результате эволюции. Это в особенности проявляется в сопротивлении, оказываемом философами эволюционным теориям значения – теориям, стремящимся установить, что значения слов и все тем или иным образом лежащие за ними состояния сознания в конечном счете укоренены в плодородной почве биологической функции.

С одной стороны, немногие философы (если такие вообще были) захотели отрицать очевидный факт: люди – результат эволюции, и их способность говорить и тем самым вкладывать в высказывания смысл (в соответствующем значении) определяется набором специфических адаптаций, не разделяемых ими с другими возникшими в результате эволюции видами. С другой стороны, философы неохотно рассматривают гипотезу, что эволюционное мышление могло бы пролить свет на их специфические вопросы о том, каким образом обладают смыслом слова и их источники и цели в человеческом разуме или мозгу. Из этого правила есть немаловажные исключения. Уиллард ван Орман Куайн730 и Уилфрид Селларс731 разрабатывали функционалистские теории значения, прочно (хотя и лишь в первом приближении) укорененные в биологии. Однако Куайн слишком надежно прицепил свой вагон к поезду бихевиоризма, которого придерживался его друг, Б. Ф. Скиннер, и в течение тридцати лет был вынужден (без особого успеха) убеждать философов в том, что его утверждения нельзя опровергнуть путем уничижительной критики любых видов алчного редукционизма, обрушивавшихся на Скиннера и всех бихевиористов когнитивистами, захватывающими плацдарм под руководством Хомского и Фодора732. Селларс, отец «функционализма» в философии сознания, говорил все правильно, но его слова трудны для восприятия, и когнитивисты их, как правило, игнорировали733. Ранее Джон Дьюи ясно дал понять, что дарвинизм следует рассматривать как основание любой натуралистической теории значения.