популярной казнь через эвисцерацию была в Северной и Центральной Европе. Но, если в Риме и Греции занимались простым вспарыванием, то на Востоке такая казнь была процессом долгим и сложным, ибо вскрытие живота служило лишь прелюдией к основному действу, состоявшему в извлечении внутренностей. В Италии в четвёртом веке ломбардские арианцы казнили формийского епископа Эразма. Палачи вспороли приговоренному живот и вырвали его кишки, намотав их на лебёдку, затем разрубили епископа на куски. За время религиозных войн во Франции, Нидерландах и Англии протестанты стали настоящими специалистами по вспарыванию животов католиков, переняв древнюю традицию персов, они наматывали внутренности на палки, опустошая живот жертвы. Звучит не очень демократично. Однако, разверстать живот стало не плохим способом самоубийства ради демонстрации верности или восстановления честного имени в Японии, когда осужденный приводил приговор в исполнение сам. Вспороть живот считалось хорошей смертью у японских самураев. Правда, делать сэппуку японцы стали только в двенадцатом веке. В пятнадцатом веке приговоренные к смерти самураи получили от императора Японии исключительное право самостоятельно лишать себя жизни, вместо того чтобы быть обезглавленными палачом. Самоубийца опускался коленями на циновку, бесстрастно раздевался по пояс и перевязывал колени рукавами кимоно для того, чтобы в предсмертных конвульсиях тело не приняло неприличную позу. Кажется, в этой детали отражалась вся философия японского целомудрия. Избранным помощником, для которого ассистировать самоубийце считалось великой честью, подавался короткий меч, танто, приговорённый торжественно касался оружием лба, медленно вонзал острие в левый бок и вёл к правому, делая продольный разрез. В этот момент ассистент следивший за происходящим вскакивал и одним движением меча отрубал жертве голову. Всплыла в памяти Егора и другая занимательная история о настоящем японском самурае — камикадзе живущим в России. Девяносто шестилетний Еситеру Накагава, участник Великой Восточноазиатской войны против США и СССР был сбит на своём «Зеро» в воздушном бою советским ассом, получил ранение тазобедренного сустава, но сумел благополучно посадить пылающую машину. У горящего самолёта, следуя традициям самураев, Еситеру совершил харакири, однако вскоре был захвачен в плен советскими солдатами и спасён советским военным врачом — хирургом по имени Олег Терентьев… Впрочем, были те, кто утверждал, что ничего подобного с японцем из Калмыкии не случалось. Но какая теперь была разница? Сейчас Егору представлялось — вспороть живот было не самой мучительной смертью.

Егора бил озноб. Ощущение холода на фоне повышения температуры тела стало острее. Но звенящая тишина была многократно хуже, чем самый пронзительный холод. Не осталось сомнений, место, где его похоронили, было глухим и безлюдным, здесь царило мёртвое безмолвие, о котором Егору кое — что уже было известно.

Среди людей бытуют два представления о тишине. Для одних — это простое пространство, временами искомое, желанное и не конфликтующее с будничным бытом, поскольку большую часть времени оно заполнено светом, детским шумом и рабочими звуками обычной жизни, целый мир насыщенный атмосферой настолько сильной и притягательной, что требуется умение отыскать тихое укромное место посреди привычной суеты, и для них эта пауза — побыть на едине с собой, со своими мыслями — и есть тишина. Для других — эта тишина не настоящая. Другие иначе переживают её. Для них это сущий ад, полное одиночество, пространство ограниченное глухими стенами и окружающим непониманием, абсолютный физический и эмоциональный вакуум. Безрадостные дни в окружении безмолвных стен и бесконечные ночи в ледяной постели — то, что пережил Егор за два последних года, где не происходило ничего. Быть мёртвым при жизни — вот, что значила их тишина. Непроницаемая и звенящая, которую слышно даже рваными перепонками, сквозь которую прорывались голоса из прошлого и интонировали внутри мятежной головы. «Нужно примириться с собой, достичь покоя в своём разуме, — рекомендовал Егору психолог на своём сеансе, — чтобы в голове не звучали ненужные разговоры». Учёные одной лаборатории создали камеру, в которой тихо настолько, что находиться в ней длительное время было невозможным. Как они сами считали, в той тишине ум за разум заходит. Похоже, так они и встретились, шутил Егор по этому поводу. Но это была не вся правда о безэховой камере. Спустя какое — то время нахождения в ней человек адаптировался к тишине, но чем тише она становилась, тем больше звуков он начинал слышать: биение сердца, работу лёгких, ток крови по венам, а кто — то даже работу собственного искусственного сердечного клапана. Живой организм становился источником звуков и это здорово сбивало с толку. Часто тишину в этой камере сравнивают с огромным беззвучным пространством космоса, в ней тестируют космонавтов. Их помещают в резервуар с водой расположенный в камере и наблюдают через какое время у них появятся галлюцинации и как они с ними справятся. Однако любой звук рано или поздно утратит свою истинную природу и человек услышит звенящую тишину, этот тихий, высокий, серебристый звук, чья высота тона неизменна. Тишина или нечто в этой тишине всегда звенит на одной и той же ноте, вблизи соль — бемоль не ниже пятой октавы, с призвуками из более высоких октав, и напоминает звучание флейты или гитарного флажолета. Этот звук одинаково хорошо слышен и с открытыми, и с закрытыми ушами, на Земле и в космосе. Этот специфический музыкальный звук доступный восприятию человека, как звук камертона используемый при настройке музыкальных инструментов и есть естественный инструмент, естественный камертон, говорящий о реальности его происхождения и существования.

В индуистском и ведийском наследии слог «ом» означает «весь мир, живой и неживой». Считается, что из певучего слога, первого звука в мире, соткан весь мир, включая химические элементы материальной Вселенной, произошедшей от вибрации, вызванной этим звуком. Пение слога «ом», обозначающего Абсолют, является имитацией «беззвучного звука» тишины.

— Блядь! Не видно нихуя! — шепеляво с присвистом прозвучало в темноте.

— Фонарь держи, — ответил ему другой голос.

Луч фотонов безжалостно рассекая темноту, наткнулся на стену и, будто рапирой, оставил на ней отличительный знак мстителя Новой Испании семнадцатого века, который тут же растаял.

— Кажется, здесь, — сказал Шлыков.

— Уверен? — спросил Аллагов.

Шлыков ещё раз осмотрелся.

— Точно здесь! — в свете фонаря он цокнул языком, поднеся большой палец к верхним зубам и следом чиркнул им по шее. — Зуб даю! — добавил он, несмотря на то, что именно этих зубов у него во рту не было.

Первым языком в мире был язык жестов. Тот, каким Штык гарантировал достоверность информации. Двадцать миллионов лет назад первые люди стали издавать звуки, которые ассоциировались с животными, предметами и явлениями, за миллионы лет эволюции звуки приобрели устойчивые значения и трансформировались в язык людей, это завершилось тем,