Отпуск явился для меня поворотным моментом. Думаю, я забыла, что такое радость жизни, а теперь открыла ее для себя заново. В последний вечер мы сидели в баре на пляже, слушали рев волн, подставляли лицо пахучему ветру, и я вдруг поняла, что избавилась от горечи, которую так долго питала по отношению к Лили и Антону. И мне больше не хотелось ехать к папиному офису, чтобы позлорадствовать над Колетт. Мне даже было ее жаль; жизнь не сахар, когда у тебя двое детей, а ей, наверное, действительно не везет с мужиками — не сравнить со мной! — раз она даже за моего папашу ухватилась руками и ногами. (При всем моем уважении, человек он прекрасный и все такое — но действительно, сами подумайте!) Я даже простила отца. Я вдыхала благополучие, выдыхала покой и испытывала ко всем искренне добрые чувства.

Я оглядела сидящих вокруг — Андреа, Коди, Сьюзан, Сильви, Дженнифер, Тревор, Найал и какой-то парень из Бирмингема, чье имя я что-то не припомню (он к нам прибился, потому что спал с Дженнифер) — и подумала: вот все, что мне нужно — друзья и чтоб любить и быть любимой. Здоровье у меня есть, зарабатываю неплохо, скоро выходит моя книга, я с надеждой смотрю в будущее, и у меня есть те, кто меня любит. Я в полном порядке.

Я попробовала объяснить Коди, насколько мне легко и свободно.

— Еще бы, — ответил он. — Ты же совсем одурела от халявных коктейлей. (Эта фразочка стала у нас чем-то вроде пароля.) — Даже о мужиках забыла, — продолжал он. — Это никуда не годится.

Я попробовала объяснить, что я не забыла о мужиках, просто переосмыслила приоритеты, но у меня это не очень складно получилось, возможно, из-за того, что я совсем одурела от халявных коктейлей. Но это неважно. Счастье — это когда не обязательно, чтобы тебя понимали.

22

Жожо проснулась, тут же появились две мысли, которые преследовали ее по утрам все это время, и она поняла, что сегодня что-то должно измениться.

Первые две недели после ухода из «Липман Хейга» прошли в сплошных заботах. Постоянно звонил телефон — клиенты сообщали, что бегут с корабля к Ричи Ганту, Марк умолял вернуться, издатели жаждали объяснений происходящего, — и вдруг, как по мановению волшебной палочки, все разом стихло. Это было похоже на заговор молчания. Тишина наступила такая, что больно ушам, а время-то шло, хоть и очень, очень медленно.

Жожо обнаружила, что сидеть в собственной гостиной и пытаться руководить литературным агентством, почти не имея авторов, абсолютно бесполезное занятие. Последний подсчет показал, что из двадцати девяти клиентов она лишилась двадцати одного, при этом остались самые мелкие и неприметные, на которых много не заработаешь.

Поступлений не было — совсем не было, — и это ее бесило.

С пятнадцатилетнего возраста она никогда не сидела без работы; остаться без источников существования было равносильно тому, что подняться на трапецию без страховки.

Три месяца кряду, каждое утро, эта мысль была второй, приходившей ей после пробуждения. Весь февраль, весь март, весь апрель. Сейчас было начало мая, и ничто не изменилось.

Ей нужны новые авторы, но ее никто не знает, а самое смешное, что и рукописи, адресованные лично ей, «Липман Хейг» на ее адрес не пересылает.

Робкий ручеек рукописей в ее направлении забил после того, как Магда Уайатт написала о ней материал в «Тайме». Эти рукописи в большинстве были ужасны, но они означали, что Жожо еще не списана со счетов. Однако до сих пор ни одну не удалось продать.

Дни взаперти, без всяких событий тянулись слишком долго. Издатели не водили ее обедать в шикарные рестораны, как раньше, а на крупные профессиональные тусовки она намеренно не ходила, опасаясь столкнуться там с Марком. Но не ходить на все было затруднительно, ведь должна же она была демонстрировать издателям, что еще жива.

И все же Жожо старалась появляться там как можно меньше, поскольку ее первой мыслью после пробуждения по-прежнему каждый день был Марк. До сих пор, спустя три месяца после последней встречи, ей иногда делалось так больно, что становилось трудно дышать.

Но сегодняшний день обещал перемены.

Денег совсем не осталось; Жожо успела продать свой небольшой запас акций, снять наличные с пенсионного счета и истратить в ноль все свои банковские карты. Израсходовано было все до пенса, а надо было еще платить по закладной, она ни за что не хотела лишиться квартиры.

Вариантов было два, один другого хуже — перезаложить квартиру или вернуться к работе в крупном агентстве. Но перезаложить квартиру без стабильного заработка будет трудно (точнее сказать — невозможно). Выходило, что вариант только один, но легче было думать, что их два.

Внутренний голос говорил, что она готова сдаться и поступиться принципами, раз хочет вернуться в систему, которая с ней так обошлась. Но тут же раздавался другой: самое главное — выжить. Видит бог, она старалась, как могла, но умный человек не станет копать яму до центра земли.

Питаться же надо. И сумочки покупать.

После того как весть об ее уходе из «Липман Хейга» разнеслась по Лондону, Жожо стали звать на работу практически все другие агентства, но всем она вежливо отказала. И даже говорила звонившим, что сама готова предложить им работу в обозримом будущем.

Ну хорошо, пускай она вела себя самонадеянно. Но если бы ее клиенты остались при ней, все бы срослось. В любом случае что горевать? Мысленно она уже составила список тех, с кем работать будет менее противно; можно начать с верхней строчки и двигаться вниз.

С каким-то странным и печальным чувством Жожо взялась за телефон и позвонила в первое агентство, «Кертис Браун». Человека, с которым она хотела переговорить, на месте не оказалось, и она оставила записку с просьбой перезвонить, после чего набрала Бекки, чтобы сообщить о своем плане.

— Но, Жожо! — припомнила ей Бекки. — Ведь возвращаться в этот патриархат — последнее дело. Это значит совсем себя не уважать.

— Я без гроша. А самоуважение… Что это? Какая от него радость? Вот сумочка — другое дело.

— Ну, если ты уверена…

Когда раздался звонок, она решила, что это из «Кертис Брауна», но не угадала.

— Жожо, это Лили Райт. У меня для вас рукопись. Я думаю… хотя наверняка, конечно, никто знать не может… но я думаю, она вам понравится.

— Вы так думаете? Что ж, давайте посмотрим. — Жожо на нее не рассчитывала. Лили, замечательный человечек, в литературном смысле была неприкасаемой. После сокрушительного провала «Людей» ее никто печатать не станет.

— Я тут живу недалеко от вас, — сообщила Лили. — В Сент-Джонс-Вуде. Могу забросить хоть сейчас. Мы с Эмой с удовольствием прогуляемся.

— Конечно! Почему бы нет? — Зря, конечно, она ее обнадеживает, но это лучше, чем сразу отшить.

Лили с Эмой явились, Лили выпила чашку чаю, Эма отломила у кружки ручку и повесила себе на ухо, как серьгу, после чего они ушли.