пока углублялись в язык? Мы нашли структуры. Мы нашли корреляции, мы нашли систему, которая в каком-то смысле является квазилогической, и человек со своей свободой, своим существованием тотчас же испарился» («Фуко отвечает Сартру», 1968)[416].

Хотя М. Фуко, Ж. Деррида, Р. Барт, Ж. Делёз, Ж.-Ф. Лиотар не были специально заинтересованы в техносфере и работали внутри гуманистики, их интуиция угадала, что на переходе от биологической к технической эволюции происходит некая смена субъекта эволюции. Это уже не природа. Но и не человек, господствующий над природой как самое совершенное и разумное из ее порождений. Это структуры, обладающие собственной рациональностью, – иноразум, который заимствует некоторые алгоритмы и программы у человеческого мышления, но дальше начинает множить их в собственном коде, обучать и программировать сам себя и новые поколения машин. Обнаруживается прямая взаимосвязь между постмодерными гуманитарными науками, провозглашающими дегуманизацию знания, и системой искусственного интеллекта, идущего на смену естественному в управлении техническими и социальными процессами.

Разумеется, электронно-квантовая основа искусственного разума обладает огромными преимуществами перед человеческим мозгом: в скорости вычислительных процессов, в объеме передаваемой информации, в универсальности программного языка, наконец – в физической прочности машины, в отличие от организма. Кэтрин Хейлес, известный теоретик, работающий на стыке литературы и новейших технологий, в своих последних трудах развивает идею познавательных процессов, которые проходят без участия мысли как таковой и способны объединять естественный и искусственный интеллект на уровне «когнитивного бессознательного». Само заглавие книги Хейлес «Немысль» («Unthought») соотносится с одной из центральных установок постмодерной теории: формирование новых пластов цивилизации, включая возникновение искусственного разума и воцарение электронного глобального мозга, будет проходить при минимальном участии субъекта, который постепенно стирается из новой конфигурации ноосферы. «…Вероятно, что эволюционное развитие технических познавателей (cognizers) пойдет не так, как у Homo sapiens. Их траектория будет проходить не через сознание, но через более интенсивные и вездесущие взаимосвязи с другими несознательными познавателями»[417]. Компьютеры, «несознательные познаватели» (nonconscious cognizers – принципиальный оксюморон постгуманистической терминологии), работают в микроизмерениях, в интервале от 200 до 400 миллисекунд, в котором сознание не успевает; и именно эти сверхбыстрые системы будут принимать решения, судьбоносные для людей.

Деррида, Фуко и другие провозвестники постмодерна искали в истории цивилизации свидетельств господства письмен над пишущим, означающего над означаемым, языка над говорящим, подсознания над сознающим и т. д. Но вместе с тем они, по сути, проецировали на прошлое приоритет грядущих иноразумных структур, которые уже «высвечивались» гуманитарной мыслью в знаковых системах, хотя еще не приобрели глобального «сетевого», технического воплощения. Ранние постмодернисты подготовляли человечество к наступлению эпохи искусственного разума.

Как говорил П. Валери, «мы входим в будущее задом наперед»[418], то есть видим при этом только расширяющийся простор прошлого и можем почувствовать свое движение вперед лишь по тому, как меняется ретроспектива истории. Искусственный разум – это обработка и передача информации в обход индивидуального сознания, это множество структур: знаковых, информационных, экономических, – которые, раскрываясь в бытии человека, превосходят его разум, ускользают от осознания. И в этом смысле постмодерн остается вполне оправданным названием для эпохи восшествия искусственного разума.

2. Постмодернизм как первая стадия постмодерности

Вернемся теперь к традиционной системе координат. Как определить место постмодернизма в последовательности всемирно-исторических времен? Прежде всего напомним о различии между двумя разновеликими понятиями «модерного»:

1. Модерность (modernity, или, в соответствии с русской терминологией, Новое время) – большая эпоха всемирной истории, следующая за Средними веками и продолжавшаяся примерно пять веков, с Ренессанса и до середины XX века.

2. Модернизм (modernism) – культурный период, завершающий эпоху модерности и продлившийся примерно полвека (в разных версиях: от последних десятилетий XIX века до 1950-х или 1960-х годов).

Модернизм не просто завершает эпоху модерности, но заостряет все основные противоречия Нового времени, прежде всего между предельно обособленной и самоуглубленной европейской индивидуальностью и отчуждающими, над– и безличными тенденциями в развитии общества и культуры (массовое общество, тоталитарное государство, атомные и электронные технологии, открытие бессознательного и т. д.). Отсюда тема отчуждения, небывалый трагизм и новый мифологизм модернистского искусства, в котором индивидуальность, на пределе своего развития, обнаруживает себя всего лишь манифестацией безразличных или враждебных ей сил. Взрыв этих противоречий, заостренных модернизмом, вывел человечество во второй половине XX века за пределы модерности как таковой — в новую эпоху, которую стали называть постмодерной. Поскольку все три соотносительных названия больших исторических эпох себя исчерпали (древность, или Античность, – Средние века – Новое время), то введение четвертого термина «постмодерное» («постновое» время) оказывается необходимой, хотя и небезупречной инновацией[419].

Подобно тому как «модерное» разделяется на большую эпоху модерности и ее краткую заключительную стадию модернизма, следует ввести аналогичное разделение и для понятия «постмодерного». Иначе невозможно понять, после чего, собственно, наступает постмодерное – после модерности или после модернизма. Это два разновеликих понятия пост:

1. Постмодерность (соотносимая с «модерностью» – postmodernity) – длительная эпоха, в начале которой мы живем.

2. Постмодернизм (соотносимый с «модернизмом» – postmodernism) – начальный период вхождения в большую эпоху постмодерности.

Две большие эпохи, модерная и постмодерная, зеркально отражаются друг в друге. Модернизм – это последний период эпохи модерности, а постмодернизм – это первый период эпохи постмодерности.

Более конкретно можно определить постмодерность как историческую эпоху, равновеликую всему Новому времени, а постмодернизм – как художественный стиль и интеллектуальное движение, знаменующее начало этой эпохи. Об этом мне приходилось писать еще в прошлом веке[420]. Век нынешний, оставив постмодернизм в прошлом, все еще проходит под знаком постмодерности. Важность этого разделения недавно (в 2016 году) подчеркнул Фредрик Джеймисон, выразив сожаление, что игнорировал его в своих прежних работах. «Теперь я понимаю, что было бы гораздо яснее, если бы я отличал постмодерность как исторический период от постмодернизма как стиля… <…> Можно сказать, что постмодернизм подошел к концу, если понимать его узко, поскольку искусство, конечно, во многом изменилось с 1980-х. Но вряд ли можно сказать, что целый исторический период… подошел к концу»[421].

Начавшаяся в последней трети двадцатого столетия большая эпоха постмодерности, как и та эпоха модерности (Нового времени), которой она пришла на смену, может занять в истории человечества несколько веков. Что касается постмодернизма, то это период относительно столь же краткий, занимающий жизнь одного-двух поколений, как и модернизм. Возможно даже, что постмодернизм, как всякое реактивное культурное образование, еще более ограничен во времени, чем то первичное явление, от которого он отталкивается и на смену которому приходит. Ведь постмодернизм уже приходит на «готовое», находит заданными модернистские проблемы и противоречия, которые он призван разрешить.

Главный пафос этих решений: новая надличность, сверхсознательность, безымянность, рефлекс средневековости – и вместе с тем фрагментарность, рассыпанность, эклектизм, ирония по отношению ко всему индивидуальному и абсолютному, то есть тем двум постулатам, на мучительном разрыве которых