– Это хорошо, – кивнул Тауфаре.

Клинч взялся за графин:

– Еще плеснуть?

– Да.

Клинч наполнил оба бокала.

– Как бы то ни было, – проговорил он, ставя графин обратно на буфетную стойку, – апелляцию удовлетворят, сделку купли-продажи объявят недействительной, мне вернут задаток, да и дело с концом. И не будет у меня больше никакой хижины; хижина отойдет к миссис Уэллс.

– Зачем вы ее купили? – гнул свое Тауфаре.

Клинч тяжело выдохнул.

– Так это даже не моя идея была, – промолвил он. – Мне Чарли Фрост подсказал. Купи, говорит, какую-нибудь землю; тогда ни у кого вопросов не возникнет.

Тауфаре молчал, дожидаясь продолжения. И наконец дождался.

– Суть вот в чем, – объяснял Клинч. – Если земля принадлежит тебе самому, никакой лицензии тебе не надо, так? И если ты нашел золотой самородок на своей земле, он твой, верно? В этом и состояла идея – его идея, не моя. Я не мог оттащить платья в банк – не имея лицензии на золотодобычу. Меня бы спросили, откуда этот металл, тут-то я бы и вляпался. А вот если бы у меня собственный участок земли был, тогда никто ничего и спрашивать бы не стал. Понимаешь, я про Джонни Цю ведать не ведал. Думал, все платья золотишком набиты под завязку. Так что я скопил на задаток. Чарли сказал подождать либо имущества умершего лица, либо земельного раздела, либо одно, либо другое, говорит, чтоб уж все чисто было. Так что как только Уэллсов участок выставили на продажу, я его первым делом и купил, подумал… да прям и не знаю. Дураком был. Подумал, может, поселюсь там с… не знаю. И конечно, на следующий же день Анна вернулась из тюрьмы в совсем другом платье, а потом, когда она ушла из гостиницы насовсем, я обнаружил, что остальные платья все уже выпотрошены. Это я кусочки свинца сквозь ткань нащупывал, а вовсе не золото. Весь план провалился, к чертям собачьим. Я остался с земельным участком, который мне ни на что не сдался, без гроша денег, и Анна… ну, про нее ты знаешь.

Тауфаре нахмурился.

– Арахура – священное место, – начал он.

– Да хорошо, хорошо, – отмахнулся Клинч, жестом заставляя его умолкнуть. – Закон есть закон. Если ты хочешь откупить хижину обратно, да на здоровье, но только не со мной тебе надо говорить. А вот с ней.

И оба поглядели через всю комнату на миссис Уэллс.

– Проблема с красивыми женщинами в том, что они всегда знают, что красивы, и оттого нос задирают, – наконец изрек Клинч. – Мне подавай женщину, которая собственной красоты не сознает.

– Это глупая женщина, – пожал плечами Тауфаре.

– Не глупая, – возразил Клинч. – Скромная. Непритязательная.

– Не знаю таких слов.

Клинч взмахнул рукой:

– Говорит мало. О себе не болтает. Знает, когда придержать язык, а когда высказаться.

– Хитрая? – предположил Тауфаре.

– Нет, не хитрая, – покачал головой Клинч. – И не хитрая, и не глупая. Просто – благоразумная и молчаливая. И добродетельная.

– Кто эта женщина? – лукаво осведомился Тауфаре.

– Это ненастоящая женщина, – насупился Клинч. – Ладно, не бери в голову.

– Привет, Эдгар. У тебя минутка найдется? – Сзади незаметно подошел Левенталь.

– Разумеется, – отозвался Клинч. – Прошу меня простить, мистер Тауфаре.

Левенталь, впервые заметив Тауфаре, сощурился.

– Вы, конечно же, побывали на разбитом корабле, – промолвил он. – Что-нибудь узнали?

Тауфаре не любил, когда к нему обращаются снисходительным тоном, как к низшему, и еще не простил Левенталя за давешнюю суровую отповедь.

– Нет, – презрительно бросил он. – Ничего.

– Жаль, – отозвался Левенталь, отворачиваясь.

– Бен, что у тебя на уме? – спросил Клинч, едва они остались одни.

– Боюсь, вопрос мой покажется нескромным, – промолвил Левенталь. – Я насчет Анниного ребенка – насчет того нерожденного младенца.

– Допустим, – настороженно отозвался Клинч.

– Помнишь ту ночь, когда я ее нашел, – после того, как ее избил Карвер?

– Помню, конечно.

– В ту ночь она призналась, что Карвер – отец ребенка.

– Да-да, точно.

– Вот хотел тебя спросить, а ты об этом уже знал или, как и я, впервые услышал это признание именно тогда? – поинтересовался Левенталь. – Ты уж прости мою бестактность и неприличие темы как таковой.

Клинч надолго замолчал.

– Нет, – наконец выговорил он. – Тогда Анна об этом впервые заговорила. А до той ночи все отмалчивалась.

– А у тебя были какие-нибудь подозрения на этот счет? – настаивал Левенталь. – Идеи какие-нибудь? Тебе приходило в голову, что… э-э-э… отцом ребенка может быть Карвер?

Клинч явно чувствовал себя не в своей тарелке.

– Это кто-то со времен Данидина, – отозвался он. – Вот все, что я знал. Не житель Хокитики: по месяцам не совпадает.

– А Карвер знал Анну в Данидине.

– Она приехала сюда на «Добром пути», – коротко отрезал Клинч. – Сверх того ничего не могу тебе сказать. А к чему все это?

Левенталь рассказал, что произошло в офисе «Уэст-Кост таймс» несколькими часами раньше.

– Понимаешь, возможно, Анна солгала. Пыталась нас обдурить. И конечно, у нас не было повода сомневаться в ее словах – вплоть до сегодняшнего дня.

Клинч насупился:

– Но кому и быть, как не Карверу?

Левенталь поджал губы.

– Понятия не имею, – промолвил он. – Может быть кто угодно, полагаю. Не факт, что мы его вообще знаем.

– То есть у нас есть слово Карвера – против Анниного слова! – запальчиво воскликнул Клинч. – Ты ведь не встал на сторону Карвера на основании одного-единственного заявления? Отрицать что угодно можно, согласись: это ни пенса не стоит – откреститься от чего бы то ни было!

– Я ни на чью сторону не встал – до поры до времени, – отрезал Левенталь. – Но я и впрямь считаю, что время для своего признания Анна выбрала не просто так. Вероятно, это важно.

Нахмурившись, Клинч провел рукою по лицу. При этом его движении Левенталь ощутил пряный аромат одеколона и осознал, что Клинч, по-видимому, заплатил цирюльнику за ароматический лосьон вместо пены для бритья ценой в один пенни, которой традиционно обходились в своем большинстве хокитикские мужчины. Эта догадка подтвердилась, когда Клинч убрал руку и Левенталь заметил красноватую сыпь раздражения на гладких щеках собеседника. Издатель незаметно окинул его взглядом. Пиджак Клинча был вычищен щеткой, воротник накрахмален, носки ботинок свеженачищены ваксой, рубашка ослепляла белизной. Ох ты ж, беда, сочувственно подумал Левенталь, он прифрантился ради Анны.