— Джейма с меня их сняла.

— Талантливая девочка, — после паузы говорит отец. — Но для других это не будет аргументом. Идём, кому говорю!

Отец столько лет был уверен, что и Корнелии с Джеймсом нет в живых… Я не знаю, чему верить. Но всё же сознательно, думаю, он не стал бы мне врать.

… а вот Джейма врала.

****

К счастью, моего личного присутствия на предварительном слушании дела не потребовалось — в кои-то веки я был действительно рад, что отец взял всё на себя, а я мог просто подождать его внизу, в холле просторного целительского корпуса при Канцелярии досудебных разбирательств. Честно говоря, отчасти хотелось, чтобы у него ничего не вышло. Кое-кто понял бы, что не всесилен, а я был бы избавлен на длительный срок от необходимости видеть знакомые лица людей, смотрящих на меня с укором или тоской.

Отец появился внезапно и посмотрел на меня устало, но уже без явного отвращения.

— Обвинений не будет, — подытожил я.

— Не будет.

— Но и в сговоре он не признался.

— Не признался. Сказал, что глупым детишкам с отличной фантазией все послышалось. Тем более, что леди Сейкен признана мёртвой.

— И где может быть Джейма, он не знает.

— Разумеется, нет. Её ищут. Академия подала официальный запрос. Её ищут и, возможно, найдут… А возможно, и нет.

Я поднялся.

— Так чего мы ждём?

— Джордас хочет с тобой поговорить.

— Со мной?! Зачем?

— Мне сказать не пожелал, но это условие, при котором не будет выдвинуто обвинение в покушении на убийство.

— Я не..! — начинаю было я, но затыкаюсь. Молчать, когда внутри всё разлетается осколками, я умею. Только это и умею в совершенстве, пожалуй.

— Хорошо.

Если Джейма действительно решила уйти сама, я не буду её искать. Я не должен за ней бежать. Это её право — а я не имею на неё никаких прав.

Но если нет… если её заставили, принудили, зачаровали, запугали, что угодно, это стоит того, чтобы сжать зубы и перетерпеть всё, что угодно.

…после разговора с профессором Элфантом я ухожу, не говоря отцу ни слова, а в моих ушах снова звучит тот противный хрустящий звук перелома, предвещающего чудовищную боль. Впрочем, можно ли считать "разговором" два предложения, выхрипнутых явно из последних сил — всё-таки определённая магия работает на эмоциях лучше всего:

— Береги… мою девочку. Хоть ты.

***

Ничего не закрывает пустоту. Я научился не рефлексировать, не гонять по пустой черепной коробке чугунные шарики одних и тех же мыслей, впадая в состояние, близкое к медитативному трансу. Не думать, не чувствовать. Погружаться в сиюминутные ощущения.

Вот, например, сейчас я сижу в одном из двух пабов небольшого поселения Алгута и тупо вожу ладонью по пустому карману.

У меня деньги кончились.

Это так… странно. Никогда ещё с подобным не сталкивался — в голове тут же раздался насмешливый и звонкий голос, комментирующий происходящее — и я едва ли не раздавил ладонями собственную голову.

Я так по ней скучал. По всему, что было с ней связано, что о ней напоминало.

Деньги у меня, конечно, были, но не с собой — двумя этажами выше, в небольшой мансарде под потолком, которая счастливо пустовала, и где я решил скоротать эту ночь. А если бы их и не было, было бы не так сложно добыть — в тарольском банке у меня был свой собственный счёт. И трудно сомневаться в том, что хозяин забегаловки откажет мне в возможности подняться и расплатиться после.

Но всё равно пустота в кармане была непривычной. Куда менее привычной, чем пустота внутри.

Я решаю отметить новое ощущение глотком прямо из горлышка бутылки. Не-на-ви-жу алкоголь, вся моя водная стихия протестует против такого надругательства над собой, в последнее время он предательски меня не опьяняет. Но я не сдаюсь и борюсь за право потерять человеческий облик и перестать контролировать себя.

За право вести себя безрассудно хотя бы сейчас — когда у меня есть это право.

Тонкие девичьи пальцы внезапно ложатся на горлышко бутылки, обхватывают его и скользят. Вниз — вверх, вниз — вверх, обводят горлышко бутылки недвусмысленно медленным и тягучим жестом.

— Я собирался допить, — с упрёком говорю я и поднимаю глаза. В первый момент давлюсь словами, потому что подошедшая ко мне девушка — рыжая, медно-рыжая, да и к тому же хорошенькая, как фея, хотя и изрядно потрёпанная фея. Но не Джейма, и я снова опускаю глаза на злосчастную облапанную бутыль. Прохладные пальцы ложатся на подбородок и тянут вверх, а мне слишком всё равно, чтобы сопротивляться:

— Ох ты, какие глаза. По-моему, тебе уже хватит, блондинчик.

Хватит, потому что толку от этого всё равно никакого нет, и на вкус — как кошачья отрыжка.

Это было любимое ругательство Элы, когда ей было лет семь, странно, что оно пришло мне в голову.

— Где ты живёшь?

Я неопределённо мотаю головой, для верности тычу пальцем.

— Тем более.

— Мне надо расплатиться, — я встаю, с удивлением понимая, что всё-таки немного поплыл — и разумом, и телом. — Деньги остались… вон там.

— Провожу, — девица подхватывает меня под локоть, — Чтобы не упал ненароком, неженка. Откуда ты только взялся? Расплатишься со мной, хозяин здешнего притона — мой отец.

Я киваю, и мы действительно поднимаемся наверх, открываю дверь — в закутке с забавным круглым окошком нет ничего, кроме двуспальной кровати без ножек. Делаю шаг, но девица проскальзывает за мной. Плавно закрывает дверь.

— Я на тебя весь вечер смотрела, блондинчик. Хорошенький…

Я отрицательно мотаю головой. Рыжеволосая, как Джейма, леди постарше меня года на три. И смеётся заливисто, звонко.

Как Джейма…

Но не она.

— Слушай, со мной парни ещё ни разу не ломались, как девицы. Из столицы?

Ситуация глупейшая донельзя, Джейма с её кошмарным братцем повеселились бы вдоволь. Я сажусь на кровать и снова смотрю на девушку.

— А что, отец не против, что ты по парням бегаешь? Или вы с ним на проценте от выручки?

Девица снова хохочет, присаживается рядом.

— Не такая уж я шлюха, дружок. Я Лики. Муж мой любимый, ненаглядный, позапрошлой зимой под лёд провалился, спасти не сумели, отцу теперь без разницы, с кем бы ни тешилась — лишь бы не вешалась, а то ведь пыталась, да, было дело. Запилась бы, да только меня не берёт. А ты такой милый, такой несчастный, как брошенный щенок.

— Деньги возьми и пошла отсюда. Хочешь вешаться — валяй, я не твой папаша.

Девица наклоняется надо мной, её округлое смешливое лицо на удивление лишено какой-либо порочной жилки: