Надобно безотлагательно улучшить положение нашего духовенства, надобно уважить его, надобно устранить все, что препятствует ему занять надлежащее место в воспитании народа; надобно глубже и серьезнее вникнуть во все условия его быта, пересмотреть учреждения, пресечь злоупотребления и с тем вместе устранить все, что усыпляет в Церкви дух жизни и действия.

В целом мире должны мы охранять честь, достоинство и величие нашей Церкви. Она по преимуществу вверена нашему народу. Мы должны защищать ее интересы пуще всего. Тут ни о какой уступке, ни о каком послаблении не должно быть речи. Везде, где страдают интересы нашей Церкви, мы же, держава великая, не рассуждая и не колеблясь, должны спешить на защиту ее. Чего бы эта защита ни стоила, мы не должны ни минуты колебаться. Ни в чем не должны мы уступать ни католическим державам, ни папе; им ни в чем не должны уступать мы ни на Западе, ни на Востоке. Папского нунция мы не должны принимать. Подобными уступками мы ничего не выиграем, а, напротив, проиграем. Чем принимать папского нунция, лучше не изгонять русских людей, ставших членами хотя и чуждой нам, но признаваемой нами Церкви.

Франция — страна католическая; она считает своим долгом защищать католические интересы на всем земном шаре. Напрасно мы думаем, что мы можем иметь ее своей доброй союзницей на Востоке, где Православие и католицизм находятся в постоянной и глубокой борьбе между собой: нет, именно на Востоке Франция — самая главная противница и соперница наша. Но римско-католический характер этой державы не препятствует французу переходить в другую Церковь. Православная Церковь не пользуется никакими особенными льготами во Франции, но француз-католик может без всякого препятствия присоединиться к Православию. Недавно из рук отца Васильева, нашего священника в Париже, причастился Святых Тайн католический аббат француз Гетте, который пожелал присоединиться к нашей Церкви. Став православным, г-н Гетте не потерял гражданских прав; он не изгнан из Франции! В Англии католическая Церковь не только не пользуется никаким почетом, но самое существование ее едва признано законом. Англиканская Церковь есть в Англии национальная церковь, как у нас православная, и закон там бодрствует о соблюдении всех интересов национальной церкви; но англичанин может свободно стать и католиком, и православным, может свободно вместо учрежденной церкви ходить для молитвы в диссидентскую часовню.

Вот в каком направлении должны мы сделать шаг вперед, если только мы хотим сделать шаг вперед. Вот чего можем мы требовать от себя и чего могут ожидать от нас другие в смысле взаимности. И только что-либо в этом смысле — что-либо соответствующее нашим собственным интересам, что-либо усиливающее нас, возвышающее наше достоинство, — только что-либо такое может приобрести нам всеобщее уважение и возвысить наше всемирное значение.

Говорят, Россию бережет Бог. Доверимся же Его святой охране! Никогда, быть может, не была эта охрана так нужна нам, как в настоящее время. Необозримая страна, громадное государство, которое создавалось так долго и так трудно, переживает теперь одну из самых критических эпох своего существования.

Что такое разум, что такое мудрость, что такое сила человеческая? Значит ли это смотреть и не видеть? Значит ли это не соображать средства с целью, начало с концом? Значит ли это довольствоваться грубыми наружными очертаниями вещей, не входя в их основания и подробности, не разбирая их смысла, не проникая в их душу, не соображая, что к чему относится, что из чего следует и что к чему пригодно? Действовать — значит ли поступать без системы, твердой и неизменной в своих основаниях, гибкой и тонкой в своих применениях? Или, напротив, мудрость и сила человеческая значит быть зорким и чутким ко всем изменениям в тоне и цвете явлений, уметь находиться в самых сложных и запутанных сплетениях, уметь во всякой мелочи открыть существенное значение и связь его с целым, поспевать за ходом событий, быть неистощимым в разнообразии своих способов и применений и быть незыблемым в единстве своих планов и целей? Мудрость — великое дело, сила характера тоже великое дело; они нужны везде, они всего более нужны в делах великого народа, переживающего трудные минуты своего существования, когда все у него преобразуется и приходит в движение.

Всем известно, что значил в былые времена осмотр казенного заведения важным начальствующим лицом. Все в исправности, все чисто и гладко, все причесано и подтянуто, все хорошо, все обстоит благополучно — all right! Но какой дух таится под этой прилизанной наружностью, что за этим парадом происходит в действительности, как идет ежедневная жизнь заведения, что в нем вырабатывается, хорошо или дурно оно исполняет свое истинное назначение — это отдавалось на волю случая, если не призрит Сам Бог. Что за беда, если воспитанники учебного заведения ничему серьезно не учатся и никак не воспитываются? Какая надобность, если вместо воспитания и образования они коренным образом портятся умственно и нравственно! Была бы только декорация, был бы внешний порядок, была бы наружная тишина и спокойствие, Замазать, прикрыть, навести лоск и отвлечь внимание от докучного зрелища действительности с ее заботами и нуждами и успокоить взор и чувство на декорации — это тоже своего рода система; но всякий знает, чего стоит эта система и чего можно ожидать от нее.

Нам не страшны ни восстания, ни войны; все открытое и явное, хотя бы самое опасное и самое злое, нам не страшно. Нам страшно наружное спокойствие; нам всего опаснее тишина, нам всего опаснее опасности, скрытые под декорацией спокойствия и примирения. Пусть полный свет открывает картину каких угодно зол: лучше самое неприятное зрелище, нежели наиприятнейший обман.

Зачем нам обманывать себя мыслью, что все опасности миновали, что спокойствие восстановлено, что суровая вражда бросает меч и бежит перед лицом весело грядущего, спокойного, ясного, доброго гения мира? Зачем нам обманывать себя? И можем ли мы, сказав себе: «Ну, слава Богу, теперь все кончено», — разбрестись по домам, чтобы предаться у своих очагов трудам и занятиям невинным?

Мы убеждены, что всего опаснее для нашего общества уснуть в настоящую минуту. Нет! Общественные силы должны теперь бодрствовать более чем когда-нибудь и не доверяться обманчивой наружности и успокоительным повествованиям. Мы должны быть внимательны, чутки и неусыпны — и тем более, чем спокойнее по видимости все становится вокруг; мы теперь менее чем когда-либо должны щеголять нашею примирительностью и благодушием; мы не должны успокаиваться и предоставлять действовать нашим врагам. Чем все по видимости спокойнее, тем более мы должны бодрствовать, тем настойчивее действовать. Мы должны действовать по твердому и ясному плану, не забывая ничего и не оставляя ничего без внимания, пользуясь каждым благоприятным условием, не упуская из виду никакой неблагоприятной возможности.

Раз навсегда мы должны твердо и решительно сказать себе, что в России ничего не должно быть признано, ничего не может быть допущено не только враждебного ей, но и ничего такого, что не хочет быть русским. Мы не должны успокаиваться, пока остается на нашей почве хоть один такой элемент; не только мириться и дружиться с подобным элементом — мы не можем допустить самого существования его в нашей среде. Не уступками можем мы примирить с собою то, что коренным образом враждебно нам, что втайне и въяве злоумышляет против нас; мы должны не мириться с враждой, а усмирять ее. Враждебное усмирится, когда мы покажем ему нашу непреклонную решимость, нашу твердую волю не мириться с ним, когда оно убедится, что мы понимаем его, что мы знаем все его входы и выходы, что мы держим его в своих руках.