выразиться без пафоса, полегче и попроще, как это сделал Илья Эренбург:

Немного смутного искусства

За лёгким пологом дождя.

И, конечно, в главке «Бумажное опьянение» много стихов и цитат. Они как подпорки в жизни, без них будешь спотыкаться и падать. «Я не служить рождён, а петь», – говорил молодой Алексей Константинович Толстой, флигель-адъютант с блестящей карьерной перспективой. Читаешь такие признания и слышишь отзвук в своём характере и своей судьбе. И тут, кстати, всплыли строки Аполлона Григорьева:

Нет, не рождён я биться лбом,

Ни терпеливо ждать в передней,

Ни есть за княжеским столом,

Ни с умиленьем слушать бредни.

Нет, не рождён я быть рабом…

И много размышлений о писательстве. В 1981 году какой я писатель? Так, пробольщик пера, нащупывание своих возможностей, потенциала. И страх приниматься за книгу, хотя бы одну! Ведь были Лев Толстой, Достоевский, Бунин. Не случайно после прочтения Шекспира Вирджиния Вулф воскликнула: «Зачем после него вообще кому-либо писать?» Зачем бледно повторять то, что было гениально отчеканено титанами литературы? Действительно, зачем?.. Всё это так, но всё равно упорно хотелось писать, хоть неумело и непрофессионально выразить своё «я», свой мир, свои ощущения, рефлексии. Именно это без претензий на священный статус (титул) писателя.

Если возвращаться к прошлому, то я всё время что-то писал и постоянно уничтожал написанное. И всё время находился в роли Брэди Пирсона – героя романа Айрис Мэрдок «Чёрный принц», который говорил, что он «всегда может написать что-нибудь».

Что-нибудь – это ведь тоже нечто что-то. Миллионы других не могут ничего ни сказать, ни написать, ни выразить. И всё же существует такая болезнь: упорнография. У Юрия Трифонова в «Вечных темах» есть короткий разговор: «Он спросил: – Вам не надоело? – Что? – Всё время писать. Ещё надеетесь поразить мир? Думаете, что мир крякнет однажды, прочитав ваш опус?..»

Конечно, никто не крякнет. Просто писать – это самоутешаться, – так считал французский писатель Барбе д’Оревильи.

И снова в том далёком тексте пошли цитаты: Герман Гессе, Серен Кьеркегор, Александр Блок… Может быть, хватит? Как заметил Николай Заболоцкий:

Во многом знании немалая печаль,

Как говорил творец Экклезиаста.

И Заболоцкий ссылался на предыдущие авторитеты. Все мы – дети Библии, дети Бога, который кинул нас на эту грешную землю, раздираемую раздорами и войнами, и забыл о нас, полагая, что выживет тот, кому это положено. А писать будет тот, кому вложен некий божественный дар. «И вся любовь!» – как говорят в народе.

Ну а возраст? С этим ничего не поделаешь. Как писал Николай Рубцов:

И сдержанный говор печален

На тёмном печальном крыльце,

Всё было весёлым вначале,

Всё стало печальным в конце.

Всё приведённое – всего лишь коротенькие отрывочки из длинного письменного монолога, который я писал в течение двух недель: с 13 по 27 декабря 1981 года. Ну, а попурри из него насвистывал, делал выжимки в октябре 2018-го. Ну, а теперь вернёмся к концовке 1981 года.

22 декабря

В Польше утром 13-го введено чрезвычайное положение. 18 и 19-го торжественно и пышно отмечался юбилей (75 лет) Леонида Ильича Брежнева… Хачу распирает от гордости: «Надо решать вопросы, но лень ходить по Кремлю». Так и сказал, упоённый социальным оргазмом… Читаю и современных авторов: «Старая рукопись» Зорина, рассказы Маканина. Но вот что печально, что их герои живут вне жизни страны. Ни слова о культе личности, об экономическом положении страны, о международных событиях, об еврейском вопросе и т. д., как будто всего этого нет. И это что – художественная правда времён социализма?..

31 декабря

Получил гонорары за несколько публикаций в «СПК», деньги как на радио, а купить нечего. К тому же инфляция съедает почти все бумажки. Перефразируя Гавриила Державина: где стол был яств, там ныне кукиш…

Улицы никто не убирает и никакого праздничного настроения. Спросил Хачу, а как там у вас, в Совете Министров СССР? Хача с удовольствием перечислял, что там у них в столовой: 16 закусок, 8 первых блюд, 10 вторых, – все на выбор. «А как приготовлено!..» – Хача закрыл глаза от удовольствия и буквально замурлыкал. Н-да, между былыми друзьями пролегла огромная социальная пропасть. Ещё наш Совмин рассказал, как побывал с женой в доме отдыха Совета Министров: коммунизм, да и только. В водоёме плещется форель, птички поют… Он рассказывал, я возмущённо слушал. Выпили. Разошлись, точнее, я ушёл своим ходом, а Он («он» с большой буквы) укатил в сияющие дали…

Но у меня тоже есть чем гордиться: в популярнейшем издании «Футбол/хоккей» я, как журналист, участвовал в опросе «Кто за кого», выбирали тройку лучших советских футболистов по итогам сезона 1981 года. Рядовые болельщики могут обзавидоваться…

Что жду от нового, 1982 года? Всё будет катиться по наклонной и дальше: международные события, экономика, финансы, здоровье… Ну, а личные пожелания и прогнозы? Буду, как Витя Черняк, забрасывать сеть в надежде на улов золотой рыбки. Поймать хотя бы ма-а-аленькую позолоченную рыбёшечку…

1982 год – 49/50 лет. На кооперативной волне. Конец брежневского застоя. Командировка в Таллин, в марте – «Берёзки», в декабре – короткий отдых в «Лесном»

9 января

Закрутились морозы. 2 января с утра был плюс, а потом стало заверчивать, и вот уже неделю – бррр! – как холодно. Сегодня минус 22. Никак не отойду от ноябрьского гриппа, периодически распухает нос – и можно выходить на манеж в качестве клоуна.

В «Центросоюз-ревью» в третий раз вернулся Аркадий Гаврилов, не выдержав жизни на вольных хлебах. И мы с ним сразу закрутили разговор про «Петербург» Андрея Белого, Шершневича, Мандельштама, Вельтмана, – и сразу куда-то исчезло убожество нашей кооперативной конторы. Вчера пришло письмо читателя из деревни Верхний Сердак, Татария: «Всё говорим о качества, а не делаем. Особенно плох сельскохозяйственный инвентарь. Топоры не рубят, пилы не пилят…» (орфография Нурзады Муллагалиева)… Как-то в ресторане Домжура был свидетелем разговора молодых коллег: «Приезжай в гости… отдохнём… нахлещемся беленьким…»

16 января

Невольник записей. Устал. Надо бы сделать перерыв… Иногда впадаю в отчаянье, что занимаюсь чем-то не тем. А что делать? Разве я первый? Жена Булгакова вспоминала, как писатель работал над киновариантом «Ревизора»: «Как он мучился с этим. Работа над чужими мыслями из-за денег…» Но то были мысли Гоголя, а тут приходится заниматься с месивом бессмыслия, приводить в нормальный вид чужие чудовищные тексты… Ездил в