— Конечно.

— И всегда слушали.

— Конечно, Лукас. И разве ты этого не знал? Ты не представляешь, чего мне стоило отговорить их от намерения арестовать и пытать тебя, пока ты не выдашь, где скрываются Марвин и наследник. Но я знаю, что ты не сказал бы. Твоя смерть была бы слишком глупа и всё равно никому не принесла бы пользы.

Лукас медленно покачал головой.

— Ты мог бы сейчас не говорить мне всё это. Вряд ли это теперь имеет значение.

— Лукас, мне жаль, но ты действительно не понял. В том, что касалось тебя лично, я никогда тебе не лгал. Я ничего не подстраивал. Ни твоей встречи с Марвином, ни отношений с Селест, ничего. Тебе просто было удобно в это верить. Верить, что тебя вынудили поступать так, как ты в глубине души и сам бы хотел. Ты сам нашёл Марвина. Ты сам ввязался в политику. И Селест просто любила тебя. Вот и всё.

«Зачем ты сейчас сказал о ней? Чтобы посмотреть, как я закрою глаза и на скулах у меня заходят желваки? Чтобы те, кто сейчас приник к смотровому глазку в толще храмовой стены, так же, как и ты, прочли все мои мысли у меня на лице? Чтобы они тоже увидели — моим мысленным взглядом, — как она корчится на дыбе и кричит, и в моём сознании ощутили обволакивающий её запах кофе?.. И тоже, как я, подумали: мог ли ты спасти её тогда, или от тебя ничего не зависело? И если мог, то сделал ли бы это, рискуя собой, или и теперь бы ушёл… просто ушёл?

Ох, Марвин. Марвин, слышишь меня, мальчик? Когда я убил твою Гвеннет, ты сказал, что я никогда не был на твоём месте. Так вот же я теперь — на этом месте… И ты прав, ты никогда не был мной, это я был тобой.

Дерек, ты не просто мастер своего дела. Ты, бес тебя задери, виртуоз».

— Мне стоит сделать вид, что я поверил тебе и на этот раз?

Магистр Айберри слабо покачал головой.

— Ты знаешь людей, Лукас, но совсем их не понимаешь. Даже и не знаю, как тебе при этом удавалось быть Птицеловом.

— Я лишь тень от тени слуги Бога Единого, — развёл руками Лукас.

— Боюсь, что ты прав. А теперь, пожалуйста, оставь меня. У меня действительно много работы.

Лукас поклонился ему и пошёл к двери. За его спиной зашелестели бумаги.

Когда Лукас вошёл в храм, у него не отобрали оружие, и, переступив через порог и захлопнув за собой дверь, он обнажил клинок. Метнувшаяся к нему тень затрепетала на противоположной стене, будто бабочка. Лукас не глядя выдернул меч из трупа и зашагал вперёд. У него было не более минуты, прежде чем Дерек либо кто-то из его людей обнаружит, что убийство не удалось, и он собирался успеть за это время пройти как можно дальше. «Интересно, — думал Лукас, решительно шагая по полутёмному коридору храма, — почему Дерек решил рассказать мне всё это, прежде чем прикончить? Сперва, конечно, он хотел убедиться, что я действительно ему солгал и Марвин с наследником живы. Ну а потом-то? Зачем ему понадобилось говорить мне то, что я в глубине души всегда знал сам, но с чем просто не смог бы жить? Неужели он хотел, чтобы я что-то понял перед смертью? О чём-то пожалел, за что-то возблагодарил Единого?.. — Лукас ощутил мимолётное восхищение — и укол вины за то, что все эти годы считал Дерека лицемером, тогда как тот был истинным патрицианцем, во всём, чего ни касалась его рука. — Проклятье, старый болван, ты меня чуть было не обратил, — подумал Лукас и едва не расхохотался. — Только самую малость опоздал. Я обратился уже без твоей помощи».

В большом проходном зале храма на него снова напали — теперь в открытую. До выхода оставалось совсем недалеко, и Лукас без стеснения прорубился сквозь нападающих, хотя уже у самых ворот его едва не прижали к стене. Но он умел драться, если хотел, и Дерек об этом знал. По большому счёту, достаточно было приказать запереть ворота и никого не выпускать из храма, но то ли приказ не успели передать, то ли Дерек дал Лукасу ещё один шанс. В своём патрицианском милосердии он вполне мог быть на это способен… хотя Лукас и не был в этом уверен до конца.

Дерек сказал, что Лукас не понимает людей, и был совершенно прав. Он действительно их не понимал.

Заварушка, которую ему пришлось устроить во дворе, чтобы прорваться к воротам, была принята за обычную давку и охотно поддержана толпой. На самом деле ему здорово помогли молодчики из первых рядов, ещё не до конца остывшие от запала недавнего бунта и с радостным воем кинувшиеся на выручку человеку, прорывавшему сквозь патрицианское оцепление. Их, видимо, не смутил тот факт, что человек рвался из храма, тогда как изнывавшая от многочасового ожидания чернь хотела войти внутрь, — и вопли «Бей патрицианцев!» разнеслись над толпой со скоростью песчинки, подхваченной ураганом. К тому времени, когда Лукас выбрался из толпы и оказался на другом конце площади, очередь превратилась в побоище: люди орали, размахивали руками и наседали на оцепление, сминая передние ряды, которые уже увлечённо избивали рыцарей. Те рубили смутьянов на куски, но всеобщего оживления это нисколько не снижало. Лукас прошёл три квартала, прежде чем ор от храмовой площади немного поутих. «Всё-таки поторопились вы с массовыми собраниями, Дерек. Стодневного Хаоса, может, и не случится, но один Единый ведает, что завтра вытворит эта толпа, если у Священного Круга что-то пойдёт не так…

А там непременно что-то пойдёт не так. Это я тебе обещаю».

Люди, привлечённые шумом, со всего города бежали на храмовую площадь. Кое-где затевались драки с патрулями — добираясь до Старой Таймены, Лукас неоднократно переступал через трупы. Лавки и жилые дома поспешно закрывались — народ ещё слишком живо помнил недавние погромы. Люд на улицах ругался и толкался, несколько раз Лукасу приходилось прижиматься к стене, чтобы его не сшибли с ног. «О Единый, — подумал Лукас раскаянно, — и вся эта суматоха из-за меня одного». Впрочем, никто толком не знал, что случилось, но город превратился в клок разлохмаченной пакли, готовой вспыхнуть от любой искры. И он ведь вовсе ненарочно её высек. Нарочно он это сделает завтра.

Чем дольше Лукас думал, тем больше понимал, что у него нет другого выхода. Он не для того оставил Марвина в живых, не для того отдал ему Ив, не для того переломал всё, в чём был так радостно, так спокойно уверен , чтобы мальчишку теперь выследили и удавили. «Нет, — яростно думал Лукас, — нет, я сам сто раз мог тебя удавить, и если не я, так никто не вправе тебя уничтожить, мой маленький Балендорский Щенок. И если я так и не смог поймать тебя, то теперь я поймаю разом их всех — Дерека, магистрат, королевских ищеек, всю эту Ледорубову свору, которая сейчас идёт по моим и по твоим следам. По нашим следам, мой мальчик. Они не Птицеловы, нет, обычные псы. И мы вместе от них уйдём. После того, что я скажу в Священном Круге, они не посмеют тронуть тебя. Потому что Дерек прав, патрицианцы всегда предпочитают меньшее из двух зол».

Ноги месили грязь, дома вокруг были деревянными — он оказался в старой части города. У Лукаса здесь была одна нора, о которой не знал даже Дерек, — во всяком случае, Лукас на это очень надеялся. Знакомый костоправ, когда-то залечивший Лукасу разорванное лёгкое, теперь прозябал и держал грязную богадельню в трущобах. Он без лишних вопросов предоставил Лукасу свой погреб, кишевший крысами и блохами. Лукас всего раз или два пережидал здесь особо неприятные моменты своей жизни, и не уставал поражаться, как это человек, живущий в таком гадюшнике, умудрялся не просто быть лекарем, но и изредка спасать чью-то жизнь. Он даже спросил об этом старого приятеля, и тот, как обычно, загоготал, показав два ряда гнилых зубов, и ответил, что никакой он, к бесу, не лекарь, просто Единый порой водит его грязными кривыми руками. Лукас был вынужден признать, что никогда не смотрел на дело с такой стороны.