И вот 18 марта 1871 г. Тьер, теперь возглавлявший новое исполнительное правительство, назначенное Собранием, приказал войскам конфисковать пушки, принадлежавшие парижской Национальной гвардии. Чернь оказала сопротивление. Войска дрогнули и стали брататься с недовольными. Орудия не были отняты. В этой сумятице шайка отчаянных головорезов убила двух генералов – Лаконта и Клемана Тома. Так началась отвратительная гражданская война, которая продолжалась до 28 мая.

Столица оказалась в руках Генерального совета Парижской коммуны, в который входили только делегаты, избранные населением рабочих кварталов. Эта Коммуна объявила себя постоянным правительством города, назначила министров, подняла над Парижем красный флаг крайних радикалов и стала издавать постановления, которые объявила обязательными для всей Франции. Но, кажется, главной идеей ее вождей было превратить Францию в федерацию слабо связанных между собой автономных коммун, в каждой из которых развивалась бы своя разновидность социализма. В определенном смысле это была война Парижа против департаментов, борьба идеалов промышленных рабочих с идеалами крестьян и буржуазии. Некоторые вожди коммунистов были искренними энтузиастами и талантливыми людьми, некоторые неуравновешенными фанатиками, а другие и просто выпущенные на свободу особо опасные преступники. По мере того как социалисты проигрывали борьбу, их планы становились все более отчаянными, худшие из мятежников выходили на первый план и становились все более заметными. Коммуна, как многие другие социальные движения, началась как искренняя попытка исправить несомненное зло и приблизить наступление рая на земле. Закончилась она тем, что запятнанные кровью головорезы попытались сжечь Париж, чтобы его пепел стал памятником их гибели.

В начале апреля войска коммунистов пошли на Версаль, чтобы разогнать Собрание. Однако оно собрало верные ему войска и отбило нападение. Немцы к этому времени отпустили значительное число пленных. Ветераны Мак-Магона и Базена вернулись на родину и увидели, что к несчастьям Франции, кроме иностранной оккупации, прибавились еще две беды – гражданская война и угроза анархии. Тьер поставил маршала Мак-Магона во главе правительственных войск, которые должны были захватить столицу (их было около 150 тысяч человек). И Парижу пришлось вынести беды второй осады. В этот раз он страдал не только от голода и обстрела из дальнобойных орудий. Правительственные войска, как в 1830 и 1848 гг., захватывали баррикаду за баррикадой, улицу за улицей, хотя и атаки и оборона теперь были более долгими, сложными и отчаянными. Немцы, остававшиеся в фортах на границе Парижа, сохраняли нейтралитет и с язвительной насмешкой следили за тем, как их недавние враги режут друг друга. У Мак-Магона было преимущество в численности, снаряжении, руководстве и дисциплине, а также моральное преимущество: его люди шли в бой за более благородное дело. Ему понадобилось несколько недель, чтобы взять штурмом внешние форты и проделать брешь в цепи внутренних укреплений Парижа. А 21 мая эти укрепления тоже были захвачены, и началось сражение за сам город.

Это были адские, в высшей степени разрушительные бои. Правительственные солдаты были в бешенстве оттого, что их враги увеличивали несчастье Франции, когда победоносный враг еще находился на Французской земле[289]. Побежденные редко просили пощады и еще реже ее получали. В конце боев коммунисты в порыве жестокого отчаяния подожгли с помощью керосина многие из самых великолепных зданий Парижа. Дворец Тюильри был сожжен, Лувр едва избежал той же судьбы, многие другие здания были уничтожены или изуродованы. «Сена текла между двумя стенами огня». Коммунары хладнокровно казнили многих высокопоставленных людей, которых взяли в заложники в апреле. Среди погибших были монсеньор Дарбуа, архиепископ Парижский, и еще несколько высокопоставленных духовных лиц, а также председатель Высокого кассационного суда.

Войска победителей тоже были безжалостны, когда прокладывали себе путь вперед. Последний рубеж, на котором сражались коммунисты, проходил вокруг оскверненных могил большого кладбища Пер-Лашез. К 28 мая была взята штурмом последняя баррикада, и Кровавая неделя закончилась. После этого Париж отдыхал от войны до тех пор, пока новые прусские снаряды не обрушились на него из гигантской пушки и с аэропланов в 1914–1918 гг.

Согласно официальным подсчетам, 6500 человек погибли в боях или были схвачены с оружием в руках и после этого расстреляны. Однако на самом деле жертв, вероятно, было не меньше 17 тысяч. Минимум 36 тысяч пленных были приведены под конвоем в Версаль, где их судил военный трибунал. Не меньше 10 тысяч из них были приговорены к ссылке, и часто их ссылали на пустынный остров Новая Каледония в Тихом океане. Суровость и безжалостность наказаний соответствовали гневу и ужасу победителей. И наконец «буря закончилась». Тьер и его коллеги смогли заняться восстановлением Франции.

Франко-прусская война и последовавшая за ней Коммуна принесли Франции падение, внезапное унижение и огромные материальные потери, которым почти не было равных до 1914 г. Казалось, что страна одним ударом вычеркнута из списка великих держав и само ее существование находится под угрозой. Катастрофа указала на то, что весь фундамент французского общества прогнил, и неоспоримо доказала, что прежняя Франция была вырождавшимся и шатким государством. Мир мгновенно утратил доверие к Франции и стал считать эту страну тем, чем она была с точки зрения своих самых жестоких критиков. И Франция сама почти утратила веру в себя. Она не только перестала быть «первым государством Европы». Теперь речь уже шла о том, избежит ли она падения на уровень обветшавшей Испании, которая навсегда оказалась в тени своего одетого в кольчугу соседа – государства Гогенцоллернов и поступала так, как этот сосед ее заставлял.

Уже одни материальные потери были огромны. В результате паралича экономики во время войны, уничтожения имущества во время боев и необходимости платить огромную контрибуцию Германии Франция стала беднее минимум на 3 миллиарда долларов. До 1914 г. эта сумма была колоссальной, а кроме нее, страна потеряла 4300 квадратных миль территории и более 1 миллиона 500 тысяч граждан, насильно отнятых у нее. Захват немцами Эльзаса – Лотарингии создал между французами и тевтонами глубокую пропасть вражды, которая, по словам выдающегося американца, «нарушала спокойствие в мире около пятидесяти лет»[290].

«Думайте об этом всегда, не говорите об этом никогда», – посоветовал Гамбетта своим соотечественникам по поводу потерь, понесенных страной. Но этот героический совет вряд ли был выполнимым. Вопрос о реванше прямо или косвенно возникал почти во всех политических дискуссиях. Он стоял, как призрак, за каждым действием французской дипломатии и за каждой дипломатической интригой Германии, желавшей сохранить награбленную добычу и навсегда сделать беспомощной бывшую хозяйку этой добычи. Следующее поколение уже не помнило прусских остроконечных касок на улицах французских деревень, но его учили, как печальному Евангелию, что его долг – взять реванш и отомстить. В последние десять лет перед Великой войной французы делали вид, что их воспоминания постепенно теряют свою остроту, что печаль об утраченном Страсбурге становится менее глубокой. Но призыв к оружию, когда стране стало угрожать новое немецкое вторжение, возродил все душевные муки и страстные желания 1871 г. Для сыновей Франции эта война была не просто новой обороной любимой родины. Это был крестовый поход ради того, чтобы исправить невыносимое зло.