Другой большой практической задачей, стоявшей перед Тьером, была реорганизация армии. Было очевидно, что, пока французская военная машина не будет поставлена на современную научную основу, Франция будет полностью отдана на милость своих недавних завоевателей. Предложения ввести всеобщую военную повинность, на которые при Второй империи палаты ответили отказом, послужившим причиной стольких бед, теперь были выдвинуты снова и усовершенствованы. Французы хотели учиться на примере немцев – правда, это желание очень запоздало. Закон 1872 г. о военной службе стал основой той великолепной боевой машины, которая потом, с 1914 по 1918 г., под командованием Жоффра, Петена и Фоша, заслоняла собой мировую цивилизацию от варварства во множестве отчаянных сражений. Были точно определены и четко разграничены понятия «действующая армия», «активный резерв», «территориальная армия» и «территориальный резерв». Срок действительной службы тогда был равен пяти годам, но сначала из этого правила было много исключений для учителей, священнослужителей и единственных кормильцев семей. Кроме того, юноши, которых готовили главным образом к учебе в университете, должны были служить всего один год. Вскоре большинство этих исключений были отменены, но срок действительной службы был сокращен до трех лет, а потом, на короткое время, до двух. Накануне Великой войны он снова был увеличен до трех лет. Но основной принцип – обучить весь народ обращаться с оружием – сохранялся все это время. Ни в одной стране военная служба не была такой всеобщей, как во Франции в первые сорок лет после 1872 г. Ни в одной стране армейская дисциплина не была более демократичной, отношения офицеров и солдат более дружескими, армия и народ более едиными. И все же эта армия служила государству, а не была в конечном счете хозяйкой его политики[295].

Чего стоила эта истинно республиканская армия, мир увидел лишь через сорок два года после принятия закона о военной службе. Но настал день, когда Америка, Англия и Италия с не меньшей любовью и уважением, чем Франция, вспомнили о мудром старом государственном деятеле, который добился вступления в силу законов об армии.

Такие успехи заслуживали похвалы. После того как последний пруссак покинул Францию, Тьера прославляли как «освободителя страны». Его популярность была огромна. Более того, результаты многочисленных выборов на освободившиеся места в Собрании показали, что симпатии народа постепенно, но несомненно склоняются в сторону республики. Роялисты из Собрания почувствовали, что должны действовать быстро, иначе «временный президент» станет настоящим «конституционным президентом».

Тьер не мог рассчитывать на поддержку крайних радикалов. Те из прежних коммунистов, кто выжил, ненавидели его за то, как он обошелся с ними в 1871 г. Сам президент тоже нисколько не сочувствовал предложениям сделать республику лишь фундаментом для полного преобразования общества и экономики. «Республика будет консервативной или перестанет существовать», – коротко, но многозначительно сказал он. А когда Гамбетта произносил речи в честь «прихода в политику нового слоя общества», Тьер сразу же заявлял, что этот второй вождь антимонархистов ведет себя как буйнопомешанный. В таких обстоятельствах власть Тьера становилась все менее прочной.

Однако он отважно пошел в наступление и, в частности, потребовал, чтобы Собрание приступило к тому, что считалось главной обязанностью этого органа, – к установлению постоянной формы правления (это произошло в 1872 г.). К этому монархисты были совершенно не готовы. Они прекрасно понимали, что любой король, посаженный на престол не с согласия подавляющего большинства народа, вероятно, будет править недолго и неспокойно и опорочит все дело роялистов. Поэтому Собрание решило тянуть время и фактически отказалось что-либо делать. Оно только постановило, что Тьер в дальнейшем должен обращаться к нему лишь в посланиях, а не свободно вмешиваться в дебаты. Тьер подчинился, хотя и возразил, что нелепо просить его, «мелкого буржуа», произносить «тронную речь». Однако он приказал своим министрам предложить на утверждение проекты законов, которые в случае принятия сделали бы республиканскую форму правления постоянной. В это время в Париже состоялись местные выборы, результаты которых выглядели так, словно в столице опять побеждали радикалы. Монархисты испугались и 24 мая 1873 г. незначительным большинством приняли постановление, подразумевавшее недоверие правительству. Тьер исполнил обязательство, данное Собранию: он не бросил вызов депутатам, хотя страна, вероятно, была на его стороне. Он красиво ушел в отставку. Его великий труд был завершен. Он вернул во Францию закон, порядок и мирное процветание, снова дал ей грозную армию и направил Францию на путь к республиканскому строю, хотя и сделал это во многом против воли Собрания. Теперь он мог отойти в сторону и смотреть, как роялисты сами губят себя[296].

Теперь монархистские фракции объединились настолько, что смогли избрать временным президентом маршала Мак-Магона. Этот военачальник имел отношение к катастрофе возле Седана, но все считали, что ему тогда просто не повезло и упрекать его не за что. Это был человек старой закалки и строгих нравственных правил, почтенный аристократ по привычкам, искренне убежденный, что самая лучшая форма правления для Франции – какая-нибудь разновидность королевской власти. Разумеется, депутаты предполагали, что он поможет Собранию устроить так, чтобы опять какой-нибудь король мог мирно и при всеобщем одобрении вернуться под приветственные крики на трон святого Людовика.

На стороне монархистов было все огромное и мощнейшее влияние духовенства. При Июльской монархии политическая мощь церкви очень ослабла. Теперь ее служители вернулись в политику как ожесточенные противники республиканцев-«атеистов». Кроме того, французские клерикалы были страшно оскорблены действиями итальянского правительства, которое в 1870 г. лишило папу светской власти над Римом. Они горячо агитировали за вооруженное вторжение, которое вернуло бы понтифику его законные права в Италии, и охотно предполагали, что при благочестивом «сыне церкви» на восстановленном престоле Франция сможет выделить войска для выполнения этой задачи. Клерикалы и монархисты снова заключили политический союз, и за это сотрудничество по меньшей мере одна сторона – клерикалы – заплатила потом очень дорого.

Мак-Магон назначил премьер-министром герцога де Брольи, дворянина-орлеаниста.

Тот должен был не давать республике окрепнуть и не делать ничего, что могло бы обидеть церковь. Чтобы расчистить путь для возвращения к королевской власти, де Брольи стал «очищать» государственные учреждения от неподходящих людей – переводить на другие посты префектов и более низких по должности чиновников, если те был не по душе реакционерам. Одновременно со множества кафедр и в еще большем множестве модных гостиных священники и набожные миряне начали восхвалять будущее правление Генриха V, то есть графа де Шамбора, претендента на престол из рода Бурбонов. Монархисты даже заметно старались простить своих врагов и объединиться с ними вокруг общего кандидата на престол. Этим кандидатом должен был стать внук Карла Х, граф де Шамбор. Он родился в 1820 г. и прожил долгую жизнь в роскошном изгнании, в основном на виллах в Тироле, принадлежавших семье Бурбон. У графа не было детей, и его ближайшим наследником, вероятно, стал бы граф Парижский из семьи Орлеан, преемник прав Луи-Филиппа. При таких обстоятельствах монархистам было мало пользы от продолжения семейных ссор. Шамбор уже старел. Если бы он умер королем, после его смерти орлеанисты все равно получили бы то, чего хотели. Поэтому в 1873 г. граф Парижский приехал с торжественным визитом во Фрохсдорф в Австрии, официально объявил, что примиряется с Бурбонами, и приветствовал Шамбора как «главу королевского дома Франции и единственного представителя монархической партии».