Источник: Лао-Цзы. "Книга Пути и благодати" пер. И. Лисевича, 2002, стр. 85

20. Странный нрав ("Отринь ученость — и исчезнут печали! "Да" и "нет" далеко ль отстоят друг от друга?!..."

Отринь ученость — и исчезнут печали!

"Да" и "нет"

Далеко ль отстоят друг от друга?!

Добро и зло Во многом ли различимы?!

Того, чего люди страшатся, —

Нельзя не страшиться,

Но как далеко им, увы,

До просветленья!

Люди веселы и беззаботны,

Словно идут на великий жертвенный пир,

Словно восходят весною на пагоду.

Один лишь я — озеро, что не колышется,

Я, как младенец, еще не ставший дитятей.

О, как истомился — и, кажется, нет возвращенья...

Люди во всем имеют избыток.

И лишь я один словно бы все отринул.

Ведь я же — сердце глупца,

В котором Хаос!

Суетным людям все ясно —

Один лишь я темен;

Суетным людям до всего есть дело —

Один лишь я равнодушен.

Безбрежно — широк, словно море,

Как ветер, не знаю преград...

У всех людей есть уменье —

И только лишь я бестолков, как дикарь.

Один лишь я не похож на других,

Ибо кормилицей своей дорожу!

Комментарий И.С. Лисевича

В этом стихе Лао-цзы продолжает свою инвективу против мирского, вульгарного знания, против столь ценимой людьми учености, бессильной постичь сущность мира. Ложное знание способно лишь умножить горести человеческие; слова Лао-цзы звучат почти как парафраз библейского: "Во многом знании много печали" (Екклезиаст). Нет, человек истинного знания должен быть иным, чем дети мирской суеты. Он отказывается от призрачных радостей, которые дарует этот мир. Пусть его томит нелегкий жизненный путь, пусть порой кажется почти нереальным возвращение в вечную обитель, из которой он вышел, для него нет ничего превыше извечной кормилицы и прародительницы всего сущего — Дао, и, припадая к ее сосцам, он обретает безбрежность океанских просторов, свободный полет ветра. А для того чтобы вернуться к первоначалу всех вещей, надо внутри себя вернуться к началу времен. Надо уподобиться ребенку, который только родился и еще не умеет смеяться, а может быть, даже стать таким, каким был во чреве матери. Нужно воротиться сердцем своим во тьму первозданного хаоса, в невозмутимость покоя, в отсутствие движения мысли. И это обращение к вечной первооснове мира сулит человеку истинного знания избавление от того, что равно страшит и мудреца, и профана, — избавление от смерти.

"Дао творит жизнь как награду Добру, творит смерть ради устрашения Зла. Смерть — вот чего страшится человек! Святым правителям и мужам, а также людям суетливым равно ведомы страх смерти и радость жизни, однако же ведут они себя различно, — пишет Чжан. — ... Человек суетный хоть и боится умереть — никак не может поверить в Дао, его тянет творить дурные дела — как же ему избавиться от смерти? А муж святой, страшась смерти, верит в Дао и придерживается Учения, потому находится в гармонии с жизнью". Итак, вера в Дао, приобщение к нему, стремление к Добру способны даровать человеку жизнь вечную. И хотя далеко не все комментаторы сходным образом понимают достаточно темную фразу о том, "чего все страшатся", точка зрения патриарха религиозного даосизма, "Небесного наставника" Чжана, представляется достаточно логичной.

Источник: Лао-Цзы. "Книга Пути и благодати" пер. И. Лисевича, 2002, стр. 87

21. Опустошение сердца ("Обличие могучей благодати зависит только от Пути, а Путь, овеществившись, едва лишь различим, едва мерцает...")

Обличие могучей благодати

Зависит только от Пути,

А Путь, овеществившись,

Едва лишь различим, едва мерцает...

Но в непроглядности, в мерцании

(Уже) есть Образы,

В мерцании, в непроглядности

(Уже) есть вещи,

В кромешном мраке

Сокрыты Семена.

Те Семена — глубинно-истинны,

В них — достоверное.

Издревле и поныне

То Имя не уходит,

Чтоб (можно было) лицезреть Отца всего.

Откуда же мне знать, каков Отец всего?

Благодаря Ему.

Комментарий И.С. Лисевича

Название стиха "Опустошение сердца", которое как будто не имеет никаких соответствий в самом тексте, тем не менее весьма многозначительно. Оно говорит о работе духа, обязательной для процесса медитации, когда мысли усилием воли изгоняются из сердца — сознания (синь), опустошение есть обязательная ступень, предшествующая наполнению, когда очистившееся, раскрывшееся сердце становится доступным глубинному току Дао. Именно тогда Дао становится как бы вещью для медитирующего: постепенно он начинает что-то видеть, что-то различать... Образы, таящиеся в глубинах Дао, суть прообразы всего сущего; зыбкие и являющиеся как бы противоположностью четким земным формам, они едва брезжут, чуть различимы, но в них берут начало любая вещь, явление и событие.

Как и в ряде других стихов, Лао-цзы выступает здесь явным визионером; погрузившись в невидимый поток Дао, он на этот раз прозревает самую основу вечного мира — Мировую сперму цзин, те Семена истины, из которых рождается все живое. Невольно приходит на память "Великий Посев" мира, о котором говорится еще в индийских "Брахманах". Вообще древнекитайские семена цзин отчасти напоминают индийские дхармы, волнением которых создается видимая Вселенная, — напоминают более всего тем, что истинны только они. Мировая сперма вызревает в эфирном облаке Дао, будучи неотъемлемой частью вселенского поля праны ци. "Семя есть ци, отделившееся от Дао", — утверждает "Небесный наставник" Чжан, — эти Семена Дао расходятся по всему сущему, а семена легиона вещей восходят к единому корню" (Абсолюта. — И.С. Лисевич). Именно "они суть распорядители жизни и смерти... потому-то должно ими дорожить". Созревающие цзин доступны нашему взору в виде звездной россыпи ночного неба; оттуда они опускаются в более низкие слои мироздания, облекаясь при этом в одеяние форм; первоначальное же значение иероглифа "цзин" — "зерно без оболочек".

"Небесный наставник" Чжан недвусмысленно связывает это нисходящее от Абсолюта зерно истины с понятием Добра, без которого семя Дао существовать не может. "Уподобим также Семена воде в запруде, тело — запирающей запруду плотине, а добрые дела — источнику, — пишет он в своем комментарии к этому стиху. — Ежели то, и другое, и третье в наличии, запруда тогда