Тут-то их и замечает Браун.

Он высматривает в толпе Элис с заднего бампера бэтээра. Он возвышается на несколько метров над толпой и видит сверху голубые каски чикагских полицейских, которые с такого ракурса похожи на колонию раздраженных ядовитых грибов. Вдруг в толпе у бара мелькает лицо, женское лицо, и Брауна охватывает надежда: вдруг это Элис, потому что впервые за целый день он увидел знакомые черты, и в голове у него снова начинает крутиться пленка – он представляет, как Элис увидит, что он избивает хиппи, и поймет, что он жесток, как ей и хотелось, – но потом, приглядевшись, понимает, что это не Элис, а Фэй, и его охватывает жгучая досада.

Фэй! Та девица, которую он вчера арестовал. Которая сейчас должна сидеть в камере. Из-за которой Элис его бросила.

Эта мерзкая сучка.

Он спрыгивает в толпу и вынимает дубинку. Лезет вперед, пробираясь к зеркальной витрине, у которой зажата Фэй. Их с Брауном разделяют несколько шеренг полицейских и куча вонючих хиппи, которые бьются, точно пойманный в сети тунец. Браун плечом расталкивает толпу, приговаривая: “Расступись! Дайте пройти!” Копы охотно его пропускают: еще один человек на передовой. Он приближается к границе между копами и протестующими, границе, заметной по дубинкам, которые взлетают в воздух и стремительно опускаются: кажется, будто заело клавиши пишущей машинки. Чем ближе подходит Браун, тем труднее двигаться дальше. Всё вокруг напрягается, точно все они части тела какого-то больного зверя.

В эту минуту отряд Национальной гвардии – с настоящими огнеметами, из которых бойцы, к счастью, не стреляют, – налетает на толпу демонстрантов на Мичиган-авеню, атакует их с флангов, отрезав от остальных, и горстка протестующих у “Конрад Хилтона” оказывается в ловушке: с одной стороны полиция, с другой Национальная гвардия, позади стена.

Бежать некуда.

Фэй оттесняют к зеркальной витрине, так что она с силой прижимается к ней плечом. Еще чуть-чуть, думает Фэй, и плечо сломается. Она заглядывает в бар “Хеймаркет” сквозь окно, которое трясется и скрипит, и видит, что двое мужчин в костюмах и черных галстуках смотрят на нее. Мужчины что-то пьют. Лица их совершенно бесстрастны. Окружающие Фэй демонстранты извиваются и уворачиваются от ударов. Их лупят по головам, по ребрам тупым концом дубинки, упавших тащат в автозаки. Уж лучше так, думает Фэй. Между ударом по голове и автозаком она предпочтет автозак. Но в толпе не повернуться, не говоря уже о том, чтобы сесть на землю, – до того здесь тесно. Рука Себастьяна выскальзывает из ее руки. Между ними кто-то протискивается, какой-то демонстрант, он тоже, как Фэй и Себастьян, пытается убежать, как можно дольше оттянуть расправу. Срабатывает простейший инстинкт выживания. Бежать некуда, но они все равно бегут. И Фэй приходится выбирать: если не выпустит руку Себастьяна, то этот парень сломает ей локоть. Тем более что она стоит спиной к копам, следовательно, по ней легко попасть. Если она повернется, быть может, ей удастся увернуться от их исступленных ударов. Фэй принимает решение. Отпускает руку Себастьяна. Его потные пальцы выскальзывают из ее ладони, и она чувствует, как он пытается ухватить ее крепче, вцепиться что есть силы, но поздно. Она свободна. Фэй отдергивает руку, и втиснувшийся между ними человек падает на зеркальную витрину, которая дрожит и трещит, точно лед под ногами. Фэй поворачивается.

И замечает полицейского, который стремительно надвигается на нее.

Они встречаются взглядом. Тот самый коп, который арестовал ее вчера в общежитии. Его лицо словно выхватил из толпы луч прожектора – так видишь тех, кто пристально глазеет на тебя. Это лицо, этот ужасный человек, который даже не посмотрел на нее, когда она вчера вечером плакала на заднем сиденье его патрульной машины, умоляла ее отпустить, не сводила глаз с его отражения в зеркале заднего вида, а он не сказал ей ни слова – лишь процедил: “Шлюха”.

И вот он опять ее настиг.

Лицо его спокойно, как у маньяка. Он бесстрастно и проворно орудует дубинкой с таким видом, словно стрижет газон: не о чем переживать, надо сделать – и всё. Фэй смотрит на этого жестокого великана, на то, с какой силой он размахивает дубинкой, с какой скоростью она обрушивается на головы, ребра, руки, ноги, и понимает, что зря рассчитывала уйти от побоев: надеяться на это было бессмысленно и наивно. Он сделает все, что захочет. Она не сможет ему помешать. Она бессильна. Он все ближе.

И тогда Фэй пытается сжаться в комок. Больше ничего ей в голову не приходит. Надо уменьшиться в размерах, чтобы по ней было труднее попасть. Фэй съеживается, обхватывает себя руками, понуривает голову, сгибает колени и наклоняется, чтобы стать ниже тех, кто стоит впереди.

В ее позе словно читается мольба. Ее охватывает тревога, Фэй чувствует, что начинается приступ паники – как обычно, с ощущения свинцовой тяжести в груди, как будто ее сжимают изнутри. “Пожалуйста, только не сейчас”, – думает Фэй, а коп проталкивается к ней, избивая всех, кто попадается на пути. “Мир!” – кричат ему демонстранты. Или: “Я же не сопротивляюсь!” Они поднимают руки – дескать, сдаемся, но он все равно лупит их дубинкой по голове, по шее, по животу. Он совсем близко. От Фэй его отделяет всего лишь один человек, жилистый бородатый паренек в камуфляжной куртке, который, смекнув, что сейчас будет, изо всех сил пытается улизнуть, у Фэй перехватывает дыхание, кружится голова, подкашиваются и трясутся ноги, ее пробивает холодный пот, лоб весь мокрый, а во рту сухо, слюна вязкая, Фэй не в силах выдавить не слова, даже не может попросить копа не бить ее, она видит, как он отпихивает парня в камуфляжной куртке, прет через толпу к ней, вот-вот доберется до Фэй, тянется, чтобы ее схватить, пытается занести дубинку в окружающей суматохе, как вдруг сзади раздаются два хлопка, два легких хлопка, точно кто-то шлепнул ладонью по дну открытой бутылки. До сегодняшнего дня звук этот не имел смысла, но теперь демонстранты, умудренные опытом, тут же догадались, что к чему: сейчас пойдет слезоточивый газ. Кто-то позади них снова швырнул канистру с газом. Толпа реагирует на звук и неизбежное облако дыма, которое вырывается в следующее мгновение, вполне предсказуемо: в панике бросается прочь. Эта волна настигает Фэй в тот самый миг, когда на нее бросается коп, и все вместе они врезаются в зеркальную витрину.

Наконец стекло не выдерживает. На такие удары оно не рассчитано.

Оно даже не трескается, а мгновенно взрывается. Фэй, коп и прижатые к витрине демонстранты влетают внутрь и в дыму и музыке падают друг на друга и посетителей бара “Хеймаркет”.

29

Весь день складывался так необычно, что посетители бара “Хеймаркет” не сразу сообразили, что произошло нечто из ряда вон. Зеркальная витрина разбивается вдребезги, демонстранты, копы и огромные острые осколки стекла влетают внутрь, а те, кто сидит в баре, наблюдают за происходящим, точно все это показывают по телевизору над стойкой. Смотрят как зачарованные. Событие увлекает, но они в нем не участвуют. Они зрители, не актеры.

Так что несколько мгновений, пока демонстранты и копы барахтаются в куче на черно-белом плиточном полу бара “Хеймаркет”, пытаясь подняться на ноги, посетители наблюдают за ними с вялым интересом и думают: “Надо же”.