горло. Никита ополоснул кружку под краном вымытой до блеска мойки, и вернулся в ординаторскую. Только после этого подвинул к себе историю болезни прооперированного больного. Писанины здесь хватит до рассвета.

— Пётр Васильевич Симонов… — Прочитал он лицевой стороне истории болезни.

И не сразу понял… А поняв — замер. Стало сразу как-то душно. Никита подошёл к окну и распахнул его настежь. Ночью прошёл дождь, и в кабинет ворвалась струя свежего воздуха. Понемногу он успокоился. Конечно, он не узнал своего отца. Он видел его только однажды, можно сказать, мельком. А потом прошло столько лет…

Значит — отец. Ну, и что?! Конечно, у всех врачей, и у хирургов особенно, есть негласное табу, суеверие что ли: никогда не лечить, а, тем паче, не оперировать, близких родственников, друзей и родственников своих друзей. Но разве своего биологического отца он мог считать близким родственником? Разве он не стал бы его оперировать, если бы даже так считал? Конечно, бы прооперировал! Так и о чём тут думать?

Он открыл историю болезни и стал подробно описывать статус больного.

Послеоперационный период прошёл гладко, без осложнений. Пока отец лежал в отделении, ему дважды перелили кровь, теперь с анализами было всё в порядке. Со временем рубцы от порезов на его лице должны стать почти незаметными — Никита давно научился накладывать косметические швы. Больной уже сам осторожно ходил на завтрак в столовую: диетический обед и ужин в нужном объёме ему доставляли Вера с матерью. Когда подошло время выписки, тёща твёрдо заявила, что решила забрать его к себе. Она выделила ему большую, светлую комнату с окнами на большой цветник. Но частный дом одинокой женщины всегда требует внимания. Никите было неловко: он не то чтобы ничего не умел, у него просто было очень мало свободного времени, чтобы всерьёз заниматься тёщиным домом. При выписке он категорически запретил отцу заниматься физическим трудом, но Пётр Васильевич не захотел быть квартирантом. Поселившись в доме Надежды Игнатьевны, он взял в свои руки бразды правления— по подсказке хозяйки, которая знала здешних толковых людей, сам нанял рабочих. За короткое время они сделали немало: починили завалившийся забор, стала легко открываться калитка, поправили трубу на крыше и поставили на место тяжёлую дверь в банной парилке… Никита не вмешивался, считая, что хозяйственные хлопоты идут больному на пользу. Конечно, он пытался возместить денежные расходы, но отец категорически отказывался.

В отделении работали Олег Юрьевич с Грауэрманом — Никита «догуливал» свой отпуск. Измайлов вышел на работу сразу после похорон матери, хотя Никита на это не рассчитывал, думая, что теперь тот совсем «съедет с катушек». Но этого не случилось. Сергей Иванович дежурил по графику, работал хорошо и в отделении, и в поликлинике. Жалоб не было.

Лето заканчивалось, стало рано темнеть. В хорошую погоду Никита заходил за отцом, они долго гуляли вдоль канала. Усаживались на скрипучую скамейку на пустынном песчаной отмели, которую местные жители гордо именовали «пляжем», и разговаривали. Отец расспрашивал Никиту о матери, о детстве, об учёбе в институте, о друзьях… О маме Никите было трудно говорить. Ничего особенного он сказать не мог. Какой она была: ласковой? Строгой? Наверно, не слишком ласковой и не слишком строгой, но это была его мама — единственный в его жизни родной человек. Расстался он с ней, уйдя в армию, почти подростком — и больше её не увидел. Он отвечал на вопросы коротко, делая по началу усилие над собой. Но глаза отца смотрели на него с такой заинтересованностью, что Никита расслабился, стал говорить о самом важном, что было в прошлой его жизни. Особенно подробно он рассказывал о Михаиле, дружбой с которым всегда гордился — ведь началась она ещё в армии, когда были они желторотыми птенцами. Михаил тогда писал в штабе по ночам какие-то дурацкие плакаты и разрисовывал сослуживцам дембельские альбомы… А теперь его друг — архитектор. Вот даже на каком-то серьёзном конкурсе за свой проект русского храма самую высокую оценку получил. И всего добился сам — он ведь детдомовец, никто его по жизни за ручку не водил.

Однажды отец ему сказал.

— Конечно, мой долг перед матерью и тобой возместить невозможно. И так всё сложилось, что ты мне и жизнь спас…

Никита улыбнулся.

— В тот день было, кому Вас спасать и кроме меня. У нас бывает намного хуже.

Помолчали.

Отец, думая о своём, продолжил свою мысль.

— Я хочу кое-что тебе рассказать, Никита. Оправданий для меня нет, но ты должен знать всё. Я, действительно, струсил, когда узнал о беременности твоей матери. Действительно, сбежал на БАМ. Года через два пришло прозрение — стало безумно стыдно, я любил твою мать, и у меня в Ленинграде был ребёнок, о котором я ничего не знал, не знал даже — сын это или дочка. В первый же свой отпуск, я полетел в Ленинград, прямо из аэропорта поехал на квартиру, в которой прожил с мамой три очень хороших года. Но она не пустила меня за порог, даже дверь не открыла. Попросила больше никогда в её жизни не появляться. Что я мог поделать? Подумал, что, может быть, она теперь не одна? Но я не сдался. Я знал, где работает мамина подруга Наташа. Я поехал к ней в библиотеку. Она тоже сначала не хотела со мной разговаривать, только, когда узнала, что я приехал с БАМа, согласилась меня выслушать. Я сразу предложил ей деньги для тебя и матери. Она не взяла, сказала, что Нина никогда их не примет. Еле-еле мне удалось её уговорить оставить мне свой телефон, чтобы я мог узнавать новости о Нине и о тебе. Я звонил часто. Наташа это подтвердит, если ты у неё спросишь. Позже, убедившись, что я не отстану, она согласилась изредка принимать от меня и переводы. На Новый год, ваши с мамой дни рождения и всякие праздники я переводил ей какие-то суммы. Наташе приходилось покупать подарки для вас от имени своей семьи, за что она непременно получала выговор от Нины. Но теперь я всё про тебя знал: в какой садик ты ходишь, в какой школе и в каком классе учишься, когда получаешь аттестат зрелости… И все эти годы я не терял надежды на примирение с твоей матерью. Когда тебя призвали в армию, я снова поехал в Ленинград, теперь уже — Петербург, и позвонил Нине. Она неожиданно согласилась встретиться со мной, но не дома, а в ближайшем кафе. Думаю, ей было