«Вот вчера за какие-нибудь полчаса заработал 400 000 тысяч рублей», — весело рассказывают за одним столиком. Услышав это, сидевший за соседним столом измученный молодой офицер встал, поднял стул и опустил его на голову мерзавца. Крики, шум — офицера увели в комендантское управление. Он бледен, молчит, только нижняя челюсть его трясется. И что у него в душе теперь, за что он там мучился, за что проливал кровь?»[2672]

Все попытки мобилизации промышленности на Юге России потерпели такой же провал, как и всей экономики в целом: «что касается промышленности, — откровенно признавал председатель Особого совещания у Деникина ген. А. Лукомский, — то, конечно, не было ни времени, ни возможностей ее наладить, как следует. С правильным разрешением вопросов торговли мы совсем не справились»[2673]. На основную причину этого указывали сами представители торгово-промышленного класса, которые в резолюции своего совещания признавали «угрожающее падение нравственного уровня во всех профессиях, соприкасающихся с промышленностью и торговлей. Падение это охватило ныне все круги этих профессий и выражается в непомерном росте спекуляции, в общем упадке деловой морали, в страшном падении производительности труда…»[2674].

«Я, — вспоминал Деникин, — провел все-таки через военно-судебное ведомство… временный закон об уголовной ответственности за спекуляцию», каравший виновных смертной казнью и конфискацией имущества. Бесполезно попадалась лишь мелкая сошка, на которую не стоило опускать карающий меч правосудия»[2675]. Преемник Деникина на посту главнокомандующего армией Юга России П. Врангель рисовал «удручающую картину наследия, полученного им от генерала Май-Маевского: систему «самоснабжения», обратившую «войну в средство наживы, а довольствие местными средствами — в грабеж и спекуляцию…»[2676].

«Отсутствовал минимальный порядок, — вспоминал Врангель, — Слабая власть не умела заставить себе повиноваться. Подбор администрации на местах был совершенно не удовлетворителен. Произвол и злоупотребления чинов государственной стражи, многочисленных органов контрразведки и уголовно-розыскного дела стали обычным явлением… Несмотря на то, что правительство обладало огромными не поддающимися учету естественными богатствами страны, курс денег беспрерывно падал, и ценность жизни быстро возрастала»[2677].

«Все меры к установлению законности, все попытки создать какой-либо порядок неизменно, — отмечал Раупах, — встречали самое упорное сопротивление всей буржуазной общественности, не желавшей понимать их вопиющей необходимости». «Вся белая Россия являла картину сплошного разврата, взяточничества и пьянства»[2678]. «Глядя на эти сонмища негодяев, на этих разодетых барынь с бриллиантами, на этих вылощенных молодчиков я чувствовал, — писал Наживин, — только одно: я молился: Господи, пошли сюда большевиков, хоть на неделю, чтобы хотя среди ужасов чрезвычайки эти животные поняли, что они делают…»[2679].

«Если в военной организации и в военных успехах Добровольческой армии за все время ее существования бывали колебания в ту или иную сторону, если во внутренней политике южнорусской власти происходили иногда перемены к худшему или к лучшему, то, — вспоминал непосредственный участник событий кн. М. Оболенский, — в области тылового быта и тыловых нравов мы все время эволюционировали в одну сторону, в сторону усиления всякого рода бесчестной спекуляции, взяточничества и казнокрадства. Смена вождей и руководителей военных действий и гражданской политики нисколько на этом не отражалась. Если при Врангеле тыловой разврат был еще значительнее, чем при Деникине, то только потому, что Врангель был после Деникина, а не наоборот»[2680].

В итоге сам Деникин признавал: «Развал так называемого тыла — понятие, обнимающее в сущности народ, общество, все невоюющее население, — становился поистине грозным»[2681]. Противник Деникина, красный командарм Егоров, именно в развале тыла находил первопричину поражения белых армий Юга России: «Неумелое руководство экономической жизнью развивало спекуляцию, а попустительство властей и полная безнаказанность довели эту спекуляцию до тех огромных размеров, которые грозили всей территории гибелью еще задолго до фактического разгрома деникинщины на полях сражения»[2682].

Север России

На Белом Севере ситуация была менее холеричной, но от этого не менее драматичной. «Архангельская общественность относилась к своему правительству с полным безразличием, поражавшим каждого вновь прибывшего в город…, — вспоминал командующий войсками Северной области ген. В. Марушевский, — Пока финансово-промышленные круги занимались обращением всех возможных средств в иностранную валюту, которая систематически выкачивалась за границу, крестьянство держало деньги в сундуках…, а так называемое «общество» беспрерывно танцевало в зале городской думы»[2683].

«Красною нитью проходило нежелание имущих классов подчиняться каким бы то ни было ограничениям, нести какие бы то ни было жертвы во имя предпринятой борьбы…, — подтверждал член правительства Северной области В. Игнатьев, — цинический отказ от минимальных даже имущественных жертв на то дело, о великом значении которого они и их газеты трубили на весь мир…»[2684].

Любые попытки мобилизации экономики встречали прямое и упрямое сопротивление буржуазии и либеральной общественности. С особой контрастностью эта данность проявилась после прекращения интервентами обеспечения Северной Области, когда правительство начало политику «затягивания поясов» и попыталось заставить и местную буржуазию увеличить свой вклад в оборону области. «В частности, предприниматели-экспортеры обязывались сдавать иностранную валюту в обмен на русские деньги…, — но, — чрезвычайные меры вызвали сильное недовольство имущих классов и не усилили, а напротив ослабили положение властей»[2685]. И наиболее грозным «внутренним» врагом, по словам прокурора С. Добровольского, был Управляющий Областным банком, осуществлявший валютные махинации, по выкачиванию валюты за рубеж[2686].

Другой характерный пример В. Игнатьев приводил из Онеги, где «рабочие бездействовавших лесопильных заводов, правления которых находились за границей и не открывали заводов, ожидая повышения цен на лес, обратились с просьбой разрешить им взять во временную аренду эти заводы. Гор. дума и земство их поддержали. Нечего и говорить, что просьба эта была основательная, мало того — она была государственно необходима: вывозить лес нам было необходимо для получения валюты, а вывозить не распиленный лес было с хозяйственной точки зрения абсурдно…, в ответ правая газета (к.-д.) «Русский Север» заявила, что лицам, не уважающим правовых норм, не должно быть места у власти… и заводы не были открыты»[2687].

Еще один пример, который давала либеральная общественность: «Когда весной в Архангельск пришли пароходы с продовольствием для населения, потребовалась срочная разгрузка их, — грузчиков оказалось недостаточно, а за простой судов правительство должно было уплачивать громадные деньги». Правительство попыталось «привлечь население к принудительной выгрузке судов». В ответ «Буржуазная печать подняла крик о том, что мы докатились до венца большевистской политики»[2688].

Показателен и пример, на который указывает историк П. Голуб: «на 2 октября 1918 г. в совете профсоюзов было намечено заседание согласительной комиссии из представителей профсоюзов и предпринимателей. Но от хозяев предприятий никто не явился, хотя положение рабочих было нетерпимым