вдруг подпали под власть никудышного крикуна… — типичного порождения русской революционной интеллигенции — Керенского… Все лучшее единичное гибло, уходило, испарялось… пришла катастрофа. Спохватились, испугались, начали бить отбой. Опять сначала решили строить. Кажется, урок был хороший. И вот начали. И что же? Опять точь-в-точь все то же…»[2747].

Итог правлению всех «белых» правительств России подводился в записке, отправленной парижской кадетской группой на имя ген. П. Врангеля в октябре 1920 г., одним из ведущих идеологов гражданской войны, лидером российских либералов П. Милюковым: все «попытки образования собственных армий всюду терпели неудачи, объясняемые одними и теми же причинами: разлагающий тыл, реакционные элементы, контрразведка и т. п.; везде все антибольшевистские правительства оказались совершенно неспособны справиться с экономическими вопросами»[2748].

Крах капитала

Ни одно человеческое общество не смогло бы продолжать жить таким темпом, истощая свои материальные богатства и свою жизненную энергию.

У. Черчилль, про Англию 1917 г.[2749]

После войны, приходил к выводу уже в 1915 г. известный экономист М. Туган-Барановский, нам следует ожидать «тяжелого промышленного кризиса и застоя»[2750]. «Несомненно, после войны вопросы экономические приобретут в русской жизни доминирующее значение, — подтверждал в декабре 1916 г. видный экономист С. Прокопович, — Война разорит наше народное хозяйство, а государственное хозяйство приведет в состояние, граничащее с банкротством. Поэтому экономическая проблема после войны станет самой неотложной. Перед нею померкнут все остальные задачи нашей национальной жизни»[2751]. ««Будущим поколениям, — подтверждал в середине 1917 г. профессор финансов З. Каценеленбаум, — будет труднее жить, потому, что нынешнее поколение умудрилось уничтожить значительную часть накопленного веками реального богатства…, «будущее поколения» будут вынуждены нести бремя прошлой войны»[2752].

После того, как были написаны эти строки, тотальная война продолжалась для России еще почти 4 года! «Основное наше впечатление от положения в России, — писал в 1920 г. Г. Уэллс, — это картина колоссального непоправимого краха. Громадная монархия, которую я видел в 1914 г., с ее административной, социальной, финансовой и экономической системами рухнула и разбилась вдребезги под тяжким бременем шести лет непрерывных войн. История не знала еще такой грандиозной катастрофы. На наш взгляд, этот крах затмевает даже саму революцию»[2753].

Битва за хлеб

Знаешь ли ты, что пройдут века и человечество провозгласит устами своей премудрости и науки, что преступления нет, а стало быть, нет и греха, а есть, лишь только голодные. «Накорми, тогда и спрашивай с них добродетели!» — вот что напишут на знамени, которое воздвигнут против тебя и которым разрушится храм твой.

Ф. Достоевский, «Братья Карамазовы»

Голод охватил города промышленного центра уже осенью 1915 г. А «в правительстве, — отмечал в феврале 1916 г. военный корреспондент М. Лемке, — нет людей, могущих хотя бы понять этот ужас; а среди общества и народа нет сил, которые могли бы остановить надвигающегося исполина — ГОЛОД… Ясно что развязка будет страшна своей стихийностью…, и еще большим хаосом… Надо не проглядеть и другой процесс, происходящий параллельно: развитие общей ненависти друг к другу. Она растет ежедневно, люди черствеют в борьбе за существование…»[2754].

Причина непонимания правительства заключалась в том, что «недостатка продуктов у нас нет. Напротив, запасы хлеба очень велики, может быть, столь больших запасов еще никогда не бывало внутри страны. И все-таки, — подтверждал в своем докладе Вольному экономическому обществу И. Сигов, — нам угрожает голод. И не только угрожает — он уже приближается, и наступление его, по-видимому, теперь уже неотвратимо»[2755].

Эта неотвратимость являлась неизбежным следствием того, указывал Сигов, что уже с середины 1916 г. «началась вакханалия реквизиций, вносившая панику, путаницу и расстройство в местную торгово-промышленную жизнь…, что окончательно разрушило частную торговлю продовольственными продуктами в стране». Основная причина реквизиций заключалась в том, что «рыночные цены догнали, а затем и перегнали цены, объявленные уполномоченными, которые оказались тогда в большом затруднении: хлеб к ним перестали подвозить совершенно. Поэтому… они стали реквизировать хлеб везде, где могли»[2756].

Переломным моментом стало решение Особого совещания по продовольственному делу, на основании которого министр земледелия А. Бобринский 9 сентября 1916 г. выпустил постановление о введении пониженных твердых цен на хлеб и распространении их на частные сделки[2757]. В поддержку этой меры выступили представители Государственной Думы, Союза Городов и кадетская партия, в лице члена ЦК А. Шингарева, который обратился «с горячим призывом» к землевладельческой группе «подчинить свои классовые интересы общим государственным нуждам и тем способствовать победоносному окончанию войны»[2758].

«Главнейшей причиной понижательной тенденции в определении твердых хлебных цен, — вытекавшей из доклада министерства финансов, — было стремление… путем понижения хлебных цен, насколько возможно, сдержать рост общей дороговизны»[2759].

Но сдавать хлеб по заниженным твердым ценам крестьяне отказались, и тогда 29 ноября новый министр земледелия А. Риттих был вынужден перейти к следующему этапу и подписать постановление о введении продразверстки. Для каждой губернии устанавливался объем государственных закупок по твердым ценам. В течение 6 месяцев предполагалось закупить 772 млн. пудов хлеба[2760], что составляло примерно 70 % всего товарного хлеба от среднего за 1910–1913 гг.

Однако «при старом режиме, когда царское правительство не стеснялось мерами принуждения и насилия, обязательная разверстка хлеба… провалилась с треском, — отмечал в своем докладе на заседании Вольного экономического общества в мае 1917 г. И. Сигов, — Дальше старому правительству оставалось только одно: производить в деревне повальные обыски и повсюду отбирать хлеб силой, не останавливаясь ни перед чем. Но на такую прямолинейность едва ли решилось бы даже царское правительство»[2761].

Основная причина провала хлебозаготовок, по мнению либеральной оппозиции, заключалась в том, что «экономическая необходимость тех или других продовольственных мероприятий постоянно наталкивалась на административную и политическую невозможность их осуществления. Вопрос же о необходимости правительства, пользующегося доверием народа и способного организовать его силы, был серьезно поставлен Государственной Думой только в ноябре 1916 г., в конце пятого полугодия войны и разрешен в начале 1917 г. февральской революцией»[2762].

Либеральная революция не успела еще даже толком свершиться, как 12 марта самоназначившийся Главный комитет Крестьянского союза, объявивший себя «священным союзом всех классов», обратился к народу, призвав к «восстановлению свободного обмена, нарушенного царским правительством» — т. е. к отмене политики твердых цен на сельскохозяйственную продукцию. Защита промышленного капитализма соответствует интересам страны, так как торговля и промышленность, «свободные от вмешательства государства», обогащают страну и казну. Если же капитал «не находит выгодных условий», он «легко перетекает в другие страны» и даже попадает «в банки наших врагов», — угрожало