Двадцать ударов сердца. Двадцать пять. Тридцать. Худ вас всех побери! Калам посмотрел на треснувший жёлудь. Дерьмо. Дерьмо, дерьмо. Сорок. Выругавшись себе под нос, он поднялся с места.

Вот, в чём беда с бритыми костяшками. Иногда не срабатывает. Значит, я сам по себе. И ладно. Эта жизнь мне порядком осточертела. Люди слишком много значения придают убийствам, сказал он себе. Но этим ничего не достичь, ничего действительно стоящего. Не было на свете ни единого убийцы, кто не заслуживал бы, чтобы ей или ему отсекли голову и насадили на кол. Мастерство, талант, возможности – всё это не оправдывало растрату человеческой жизни.

Сколько среди нас таких – да, и к тебе это относится, – кто ненавидит себя за то, что мы есть? Знаешь, оно того не стоит. Худ бы побрал это воспалённое самолюбие, зажжём наш жалкий огонёк в последний раз, а потом – пусть приходит тьма. С меня довольно. Хватит.

Он дошёл до конца моста и вновь остановился. Последний взгляд назад. Нет, ничего там не горит, разве что в моих фантазиях. Замыкаем круг, да? Вал, Тротц, Скворец…

Тёмный, помятый и изломанный лик Мышатника манил его. Гнилая ухмылка, нужда и разложение, все тяготы жизни. Подходящее место, решил Калам Мехар. Убийца пришёл в движение, бросился бегом наискосок, пригибаясь к земле так низко, насколько мог, добрался до покосившейся стены, окружавшей заброшенную виллу, взметнулся наверх, одной ногой найдя опору в забитой мусором стрельнице – попутно выбив оттуда птичье гнездо – и закинув руку как можно выше. Глиняные осколки, вмурованные в верхнюю часть стены, зацепились за рукав, прорвали его, оцарапав кожу. Он подтянулся, оттолкнулся второй ногой от тех же зубцов, как можно сильнее, взмыл в воздух и ухватился за покатую крышу, осыпавшую его засохшим птичьим помётом. Калам удержался, несмотря ни на что вскарабкался по скату, в два широких шага добрался до гребня крыши, чтобы спуститься по другой стороне…

Перед ним простирался запутанный лабиринт – дикие, неприглядные задворки Мышатника…

Затаившиеся в ожидании Когти набросились на него со всех сторон. Они были здоровенные, как на подбор, – самые рослые убийцы из всех, что до сих пор встречались Каламу. Быстрые, как озлобленные гадюки. И каждый с двумя длинными ножами в руках.

Калам не замедлился ни на мгновение – ему нужно было прорваться через них, он не мог останавливаться, – чужие выпады он отражал своими клинками, чувствовал, как чужие лезвия оставляют глубокие шрамы на его броне, как расходятся звенья кольчуги, как входит глубоко в левое бедро остриё ножа, проворачивается там, режет вверх, – взревев, он совершил отчаянный финт, уходя он мелькающих в воздухе клинков, обхватил нападавшего рукой за голову, надавил, сколько было сил и потянул на себя с разворотом. С хрустом лопнул позвоночник. Калам подтащил обмякший труп к себе за болтавшуюся голову и наконец бросил.

Нож резанул справа, метя ему в висок, и едва не отсёк ухо. Он парировал, перешёл в контратаку и почувствовал, как лезвие скользнуло по чужой кольчуге.

Худ бы их побрал! Кто-то взял меня за образец и понаделал копий…

Калам всё же добрался до края крыши, прыгнул, оттолкнувшись посильнее, чтобы перескочить на другую сторону проулка. Приземлился и сразу ушёл в перекат по плоской крыше жилого дома, перекошенного, построенного сто лет назад, если не больше. Поверхность под ногами была усыпана острой глиняной крошкой. Глухие удары послышались за спиной, крыша содрогнулась – это охотники последовали за ним. Два, пять, семь…

Калам поднялся на ноги и обернулся к ним. Девять убийц, выстроившиеся полукругом, словно по команде, бросились на него.

Девять Каламов против одного.

Ну, поглядим.

Он бросился, устремившись прямо в центр полукружия. Человек, оказавшийся перед ним, вскинул оружие в панике, поскольку явно не ожидал столь отчаянной атаки. Дважды он исхитрился парировать удары одним длинным ножом, и ещё раз – другим, всё это время пятясь и оступаясь, пока последовательные выпады Калама не прорвали наконец его оборону. Лезвие вошло убийце в грудь, пронзая сердце, второе воткнулось под челюсть, с разворотом вверх, и впилось в мозг.

Используя оба клинка, надёжно застрявшие в чужом теле, Калам развернул труп так, чтобы он оказался на пути у двоих Когтей, затем рывком высвободил оружие и с немыслимой стремительностью набросился на атакующих с фланга. Один из преследователей резанул его ножом по левой голени – не настолько глубоко, чтобы хоть немного замедлить, – когда Калам делал обманный выпад понизу, чтобы отвлечь ближнего к себе Когтя и тут же другим ножом нанести удар вверх – точно в глазницу человеку, стоявшему у первого убийцы за плечом. Оружие застряло. Калам выпустил рукоять, пригнулся и плечом ударил в диафрагму следующего из нападавших – с такой силой, что все кости в теле у него сотряслись от столкновения. Здоровенный ублюдок, Худ его дери! Но это не помешало ему присесть ещё ниже, просунув свободную руку тому между ног и дальше. Клинки ударяли ему в спину, кольчужные звенья лопались, как бобы на раскалённых камнях, он чувствовал, как Когти пытаются менять направление атак, чтобы нанести более серьёзные раны. Не обращая на это внимания, Калам наконец занял нужную позицию, оттолкнулся, поднял преследователя в воздух – ещё выше, с рычанием, от которого рвались голосовые связки, используя свободную руку, чтобы ухватить убийцу за рубаху – выше – и вбок.

Дёргающий ногами Коготь головой вперёд влетел в грудь своему товарищу. Оба рухнули наземь. Калам прыгнул следом, локтем ударил второго Когтя в лоб – проломив кость, как дынную кожуру, – а оставшийся длинный нож вонзил первому в основание шеи, сзади.

Лезвие ткнулось ему в правое бедро, остриё вышло с другой стороны. Калам стремглав развернулся и успел перехватить оружие из руки убийцы, перекатившись на спину, задрал обе ноги и, что было сил, пнул Когтя в живот, так что тот отлетел в сторону. Ещё один длинный нож устремился ему в лицо – он вскинул руку и парировал атаку предплечьем, тут же ловким движением с вывертом схватил Когтя за запястье, притянул к себе и вспорол ему брюхо его же собственным ножом, так, что кишки вывалились прямиком на Калама.

Он поднялся на ноги, пытаясь отдышаться и покачиваясь, выдернул застрявший нож из бедра – как раз вовремя, чтобы им же отразить очередную атаку, – изрезанные и истерзанные ноги держали с большим трудом, – после чего занял глухую оборону. Трое охотников выстроились напротив, четвёртый, которого он сшиб наземь пинком, медленно, с трудом поднимался, силясь перевести дух.

Слишком большая кровопотеря. Калам чувствовал, что слабеет. Если появятся новые Пятерни…

Он отскочил назад, почти к самому краю крыши, и метнул оба длинных ножа – совершенно неожиданный ход, поскольку это оружие традиционно было несбалансированным и для метания непригодным, но Калам тренировался на коротких расстояниях не один год, и сейчас это пришлось как нельзя кстати. Один нож вошёл глубоко в грудь Когтю, который был от него справа; второй ударил в ключицу Когтя слева, с глухим стуком проломил кость, вонзился и, подрагивая, остался торчать. Не теряя ни мгновения, сразу после броска Калам с голыми руками кинулся на убийцу посередине.