Лэнгли. 31 декабря 1991 года

Советский Союз прекратил существование. Без каких-либо фанфар подразделение советских солдат в последний раз спустило над Кремлем советский флаг с серпом и молотом, подняв вместо него трехцветный флаг России.

Все кончилось, подумал я. Все, что мы называли холодной войной, завершилось. Это было хорошее ощущение. Это не была «сухая» победа ни в коем случае. Но все-таки мы их победили. Наши противники из КГБ были очень способными. Может быть, мы не были такими же талантливыми, но наша система оказалась лучше. По большому счету, мы, наверное, были тоже достаточно хороши.

Я помню реакцию многих гостей нашей рождественской вечеринки, устроенной в коридоре штаб-квартиры, когда мы раздавали гостям сувениры, которые исключительно тонко отражали наши действия за этот и за многие предыдущие годы. Это была пуговица-значок белого цвета с изображением красного серпа и молота и красной надписью сверху: «Советский отдел, Рождество 1991 года». Чуть пониже справа от символа СССР были слова:

«Партия окончена».

Но она не была окончена — еще нет.

Вместе с последним спуском над Кремлем советского флага с серпом и молотом, означавшим конец Советского Союза, перестал существовать и Советский/Восточноевропейский отдел ЦРУ. Вместо него в Лэнгли появилась Центральноевразийская опергруппа, впоследствии ставшая Центральноевразийским отделом, задача которой была в большей степени связана с проблемой отслеживания распада советской империи, чем с наступлением на нее со всех сторон. От Балтики до Кавказа и в Центральной Азии ЦРУ быстро устанавливало новые связи со службами разведки и безопасности наций, поднимавшихся из пепла Советского Союза.

Многие новые независимые государства были готовы установить отношения с ЦРУ как противовес советской разведке. Джон МакГафин, возглавивший этот отдел в январе 1992 года, был озадачен заявлением первого президента Туркменистана о том, что он рад визиту высокопоставленного представителя ЦРУ, который может рассказать ему о попытках Москвы шпионить за его новым правительством. Когда они устроились беседовать в кабинете президента, его первый вопрос к МакГафину был: «Здесь можно говорить безопасно?»

На первых порах новые резидентуры ЦРУ в Центральной Азии были малочисленными по составу, и интерес Центра к ним был невелик. В начале и середине 90-х годов было трудно представить, что из Узбекистана может поступать разведывательная информация, которая будет представлять интерес для президента Соединенных Штатов Америки. Вашингтон наслаждался новым мировым порядком, а в Лэнгли энергично искали новую точку приложения своих сил, новое оправдание своего существования.

Но даже в тот период, когда Управление пыталось реорганизоваться и перестроиться, не прекращались попытки раскрыть тайну, окружавшую потери 1985 года. Вплоть до февраля 1994 года, когда ФБР прижало «ягуар» Олдрича Эймса к тротуару и арестовало его по подозрению в шпионаже.

С момента этого ареста ЦРУ утверждало, что Эймс был разоблачен исключительно в результате кропотливой аналитической работы, но это еще не вся история. Есть одна часть этой головоломки, которая почти 10 лет оставалась тайной. Разоблачить Эймса помог агент ЦРУ из числа русских. Он не знал имени Эймса, но сообщил информацию относительно дат, мест и времени встреч, которая вписывалась в биографию только одного подозреваемого — Олдрича Эймса.

Сперва казалось, что арест Эймса позволит охотникам за шпионами завершить расследование потерь 1985 года. Но эта надежда жила недолго. Буквально через несколько недель Пол Редмонд и другие контрразведчики уже знали, что на свободе остается по крайней мере еще один «крот». Эймс просто не мог знать обо всех делах и операциях, проваленных за истекшие годы, в частности о расследовании Феликса Блоча и о нескольких исключительно секретных технических проектах. Вскоре Редмонд создал новую группу для поиска ещеодного шпиона.

Со временем Редмонд начал подозревать, что новый «крот» может быть работником ФБР, но эта версия отвергалась представителями Бюро, которые упрямо игнорировали тревожные сигналы. Стремясь воспользоваться слабостью ЦРУ, которое подвергалось ожесточенной критике за то, что Эймс мог так долго и беспрепятственно заниматься шпионажем, ФБР потребовало и получило от Конгресса дополнительные полномочия и закрепление своей приоритетной роли в контрразведывательных расследованиях. После разоблачения Эймса в ЦРУ был направлен высокопоставленный представитель ФБР, который взял под свой контроль работу группы охотников за шпионами в Контрразведывательном центре. Следователи ФБР соглашались с Редмондом, что был еще один шпион, но они упрямо искали его в ЦРУ. И теперь они контролировали положение.

Редмонд был весьма недоволен вторжением ФБР на его территорию, и он многозначительно предупреждал своих коллег, что «тот, кто живет в стеклянном доме, не должен бросаться камнями». Не обращая на это внимания, представители ФБР проводили свою собственную политику в вопросах контрразведки. Заняв главенствующее положение и консолидируя свои позиции, ФБР никак не было заинтересовано в том, чтобы начинать расследования в отношении работников Бюро.

И таким путем Роберт Хансен получил возможность оставаться неразоблаченным еще семь лет вплоть до его ареста в феврале 2001 года. Арест Хансена был для ФБР полной неожиданностью и такой же травмой, какой был для ЦРУ арест Эймса. Хансен, как и Эймс, был выявлен с помощью русского агента, но это уже был другой агент.

Дело Хансена позволило ответить на многие вопросы, остававшиеся нерешенными после ареста Олдрича Эймса. Именно Хансен сообщил КГБ о разработке Феликса Блоча, и он же раскрыл существование тоннеля, прорытого под советским посольством в Вашингтоне. Хансен также засветил десятки других технических операций ФБР, но, к большому разочарованию следователей, даже Хансен не мог ответить за все.

Чем глубже копали следователи, тем больше они убеждались, что Хансен, Эймс и Эдвард Ли Ховард — шпионы, которых считали виноватыми в провалах 1985 года, не могли ответить за все. Постепенно становилось ясно, что был четвертый человек, пока еще не выявленный, кто стоял по крайней мере за некоторыми из этих провалов.

Для начала было дело Сергея Бохана, полковника ГРУ из Афин, бежавшего в США в мае 1985 года после получения подозрительного приказа о возвращении домой. Бохан получил этот приказ за целый месяц до того, как Эймс раскрыл его, и за пять месяцев до того, как Хансен предложил КГБ свои услуги. Эдвард Ли Ховард готовился к работе в Москве, когда в 1983 году был уволен, и он знал только те дела, которые велись в Москве. Работа с Боханом велась Афинами в условиях строжайшей конспирации, и Ховард был исключен как источник возможной утечки.

И Бохан был не единственной аномалией. Был еще Леонид Полещук, работник резидентуры КГБ в Лагосе, арестованный в Москве в момент обработки тайника в августе. После ареста Полещука КГБ распустил слух, что Полещук был арестован в результате бдительности, проявленной Вторым и Седьмым управлениями КГБ. Однако внимательный анализ дела показывает, что КГБ получил сигнал на Полещука еще весной 1985 года, вскоре после его прибытия в Лагос. КГБ знэд, что Полещук собирался купить кооперативную квартиру в Москве неподалеку от места проживания его родителей, и, чтобы заманить его в Москву, провел, по всей видимости, комбинацию, в результате которой подходящая квартира была выставлена на продажу. Отец Полещука сообщил в Лагос об этой счастливой возможности в начале апреля, задолго до 13 июня, когда его выдал Эймс.