Почти со скукой он спросил:

— Она у нас?

— Да, — ответил начальник Следственного управления.

— Что нам надо делать?

— Выпустить ее.

— Кто может это санкционировать? — спросил Шебаршин.

— Вы.

— Тогда отпустите ее, — завершил диалог Шебаршин.

Лэнгли. 22 августа 1991 года, 23:45

Это был очень долгий день, думал я, готовя проект телеграммы Ролфу, в которой предлагал ему на следующей встрече с Красильниковым попытаться осторожно прозондировать, не ищет ли генерал какой-то «страховки» с нашей стороны. Но сделать это надо исключительно деликатно, просто филигранно, инструктировал я своего резидента.

Перед уходом я некоторое время сидел один в кабинете, пытаясь понять драму, которая сейчас развертывалась с такой необратимостью. «Что это было? — думал я. — Неужели история действительно собиралась преподнести нам один из своих сюрпризов? Она почти полвека тащила нас по пути казавшейся бесконечной, тянувшейся через поколения борьбы — по крайней мере в том, что касалось моего поколения, — а потом вдруг устала и сыграла отбой? Может быть, я чего-то не понимаю? Может быть, правы были сторонники жесткой линии, вроде Редмонда? Может быть, однажды утром в понедельник, приехав в Лэнгли, мы обнаружим, что Берлинская стена почти восстановлена и снова подпирает развалины Варшавского договора?»

После двух бурных недель это просто не имело смысла. Может быть, потребуется еще какое-то время, чтобы все это осознать? С этим я захлопнул дверь своего сейфа и поставил свои инициалы в листе учета времени ухода с работы.

Лубянка. 23 августа 1991 года, 14:00

Шебаршин не ошибся, когда сказал своей жене, что, вероятно, будет исполнять обязанности председателя КГБ лишь несколько дней. После обеда, когда ликование на площади Дзержинского стихло, из аппарата президента ему сообщили, что министр внутренних дел и либеральный оппозиционер Вадим Бакатин назначен председателем КГБ. Шебаршин сохранял за собой пост заместителя председателя и одновременно начальника разведки — Первого главного управления.

Шебаршин понимал, что в анналах советской истории он оставит своеобразный рекорд. Он был председателем КГБ — 21-м в этом ряду, который начался в 1917 году Феликсом Эдмундовичем Дзержинским, — но только на протяжении одного дня.

Москва. 25 августа 1991 года, 12:30

На этот раз им больше не надо было прятаться на заднем сиденье принадлежавшей КГБ «Волги». Москва внезапно стала открытым городом, и они могли встречаться в более комфортной обстановке за ланчем в китайском ресторане гостиницы «Пекин».

Угощаясь китайской пищей русского производства и разговаривая о происшедшем путче и его ошеломляющих последствиях, Ролф видел, что Красильников изменился. Например, генерал отметил, что Борис Ельцин проявил большое мужество в противостоянии с заговорщиками. Когда Ролф напомнил Красильникову его прежнее высказывание — если Ельцин хочет конфронтации, то он ее получит, — генерал КГБ пожал плечами и заметил, что имел в виду не военное противостояние, а идеологическое. Чрезвычайный комитет ввел нас в заблуждение. К счастью, Второй главк никак не замарал себя связью с заговорщиками. В путче он не участвовал, подчеркнул Красильников.

Слушая и всматриваясь в изрезанное глубокими морщинами лицо Красильникова, Ролф наконец решился сделать свое предложение.

— Ты знаешь, Рэм, я всегда с удовольствием общался с тобой. Эти встречи были для меня очень полезны. Конечно, мы не знаем, чем все это кончится. Но как друг я хочу спросить, не нужна ли тебе какая-то моя помощь, я буду счастлив помочь. У меня нет никаких полномочий говорить об этом, но если тебе что-то надо…

Лицо Красильникова посуровело, он поднял руку и как бы отгородился ею от Ролфа.

— Перестань. Не делай этого.

На этом Ролф оборвал свое вербовочное предложение. Рэм Красильников, этот профессор контрразведки, не собирался работать на ЦРУ, независимо от того, каким бы мрачным ни представлялось будущее КГБ.

Ролф отказался от мысли продолжить вербовку, и Рэм Красильников не стал делать из этого инцидента препятствия к продолжению разговора. Он стал объяснять новые реалии, в которых оказался КГБ.

Теперь по решению Ельцина КГБ будет расчленен, сообщил Красильников. Первый главк становится самостоятельным, так же как и подразделения радиоразведки Восьмого и Шестнадцатого управлений (русская версия американского Агентства национальной безопасности). Пограничные войска и охрана руководства тоже станут самостоятельными службами. Во главе КГБ будет либеральный реформатор Вадим Бакатин, который уже предложил реформировать разведку. И угадай, кто будет возглавлять группу советников, которая поможет Бакатину реформировать КГБ? Конечно же, шеф Рэма Красильникова, Геннадий Титов, нынешний начальник Второго главка.

В этот момент Ролф понял: «Эти ребята просто так не сдадутся».

Но Бакатин быстро сумел расчленить КГБ. Сразу же после путча он высказал следующее мнение об этой организации: «Видите ли, самое страшное заключается в том, что в своем прежнем виде КГБ обладал абсолютной монополией на правительственную связь, слежку, секретность, зашифровку и расшифровку документов, защиту границ СССР и даже охрану президента. Я уверен, что именно это сыграло решающую роль в путче. Парадокс в том, что основную угрозу Советскому Союзу представляла структура его органов безопасности».

Москва, Лубянка. Середина сентября 1991 года

Роберт Страус был одним из самых ловких людей, которых я повидал за четверть века своей работы с ловкими людьми, иногда, правда, с большими оговорками, относя себя к их числу. Такой вывод я сделал уже в ходе моей первой встречи со Страусом, этим техасцем с характером игрока в покер по очень высоким ставкам, врачевателем Демократической партии[78] и одним из самых искусных адвокатов, когда-либо работавших на улице К-стрит в Вашингтоне[79]. И вот, наблюдая теперь за ним на Лубянке, всего в 30 метрах от выходившего окнами на площадь Дзержинского кабинета-музея Юрия Андропова, я убедился в том, что с первого момента был прав в отношении нового американского посла в Москве.

После утверждения Конгрессом кандидатуры Страуса в качестве посла Джорджа Буша в Москве я информировал его о Советском Союзе с позиций ЦРУ. Он сразу же создал непринужденную атмосферу, рассказав пару анекдотов о Дж. Эдгаре Гувере того периода, когда он сам работал в отделении ФБР в Далласе. Видимо, этим он хотел создать определенное настроение и одновременно показать мне, что тоже знает кое-что о моем мире.