Бельмор согласился; пришел лакей, и мы втроем ушли в другуюкомнату. Причуда Бельмора показалась мне неприхотливой: он прижимался лицом кмоим ягодицам и неторопливо, как будто даже задумчиво, целовал и облизывал их,а его в это время содомировал лакей. Затем, когда содомит кончил, граф вновьвозбудил его, крепко прижимая лакейский член к моему заду и массируя его,добился второго извержения, заботливо следя за тем, чтобы струя попала мнеточно в задний проход, и высосал сперму, попросив меня громко испускать газыему в рот. После этой процедуры мы с содомитом выпороли его. Граф повторилкаждую сцену со всеми подробностями еще раз, но памятуя о том, что вечером егождут довольно обременительные обязанности, воздержался от второго оргазма.Когда мы вышли из будуара, в гостиную как раз входила улыбающаяся и, каквсегда, ослепительная Клервиль.

Мы сели за стол, и Нуарсей заметил мне:

— Не думай, Жюльетта, что утехи графа ограничиваютсятем, что вы сейчас проделали. Ты принадлежишь к нашему кругу, и граф знает это,поэтому он вел себя с подобающей учтивостью.

— Да, наш Бельмор обладает необыкновенной способностьюдержать себя в руках, — вставила Клервиль.

— Так вы знаете, мадам, — лукаво спросилая, — чем занимается этот господин, когда дает волю своим чувствам. Тогдапрошу вас поделиться со мной — я не хочу оставаться в неведении, так как меняинтересует все, что касается такого любезного кавалера.

— Как вы относитесь к ее просьбе, граф? — спросилНуарсей.

— Даже и не знаю, что сказать. Боюсь, что в этом случаемадам составит неблагоприятное мнение о моем характере.

— Не беспокойтесь, — улыбнулась Клервиль, —моя подруга прежде всего будет ценить вас за разнообразие и неординарностьваших пороков.

— Любимая прихоть этого шалуна, — заговорилНуарсей, — заключается в следующем: на плечи красивой женщины усаживаютмальчика пяти-шести лет, крепко привязывают его, в тело жертвы вонзают нож,наносят бесчисленные раны, кровь струйкой сбегает вниз между ягодицами ипопадает в задний проход женщины, которая в это время испражняется. Чтокасается Бельмора, он опускается на колени перед залитой кровью задницей… Яправильно объясняю, дорогой граф?

Граф молча кивнул.

— Так вот, Бельмор, стоя перед этим задом на коленях,слизывает кровь, а трое мужчин по очереди извергаются в его потроха. Теперь тывидишь, что ваши сегодняшние упражнения — это лишь мягкий вариант его любимойпричуды, и здесь еще раз подтверждается старая истина: даже самая маленькаяприхоть в человеке свидетельствует о его характере, и внимательный взгляд безтруда найдет в ней признаки всех его пороков.

— Черт возьми! — радостно воскликнула я, обнимаяграфа за шею. — Ваша мания приводит меня в восторг, надеюсь, выиспользуете мое тело для таких развлечений, и будьте уверены, что я сделаю все,чтобы доставить вам наивысшее удовольствие.

Бельмор с важным видом заверил меня, что мои услугипотребуются ему нынче же, и шепотом попросил припасти для него побольшеэкскрементов в моих потрохах.

— Я так и думала, — всплеснула рукамиКлервиль. — Я знала, что ваши вкусы придутся Жюльетте по душе.

— Действительно, воздержанность — это очень глупаядобродетель, — поддакнул Нуарсей. — Человек рожден для наслаждений итолько через распутство может получить самые сладкие удовольствия в жизни. Однилишь идиоты не понимают этого.

Тут снова заговорила Клервиль:

— Со своей стороны я думаю, что мы не имеем права ни вчем себе отказывать и должны любой ценой добиваться счастья, котороезаключается в самых глубинах порока и блуда.

Граф согласно кивнул.

— Сама великая Природа рекомендует нам искать счастьетолько в пороке; она определила человеку предел существования, тем самым оназаставляет его непрерывно расширять область своих ощущений, и подсказывает, чтосамые сильные и самые приятные можно встретить где угодно, только не на дорогескучных общепринятых радостей. Будь прокляты те, кто, надевая узду на страстичеловека, пока он молод, формируют в нем привычку к самоотрицанию исамоограничению и делают его несчастнейшим из живых существ. Какая это ужаснаяучасть!

— Пусть ни у кого не возникает сомнений относительнонамерений праведников, которые поступают таким образом, — прервал егоНуарсей. — Ими движет ревность, мстительность и зависть к людям, которыене стыдятся своих страстей и смеются над мелкими страстишками этих наставников.

— Здесь большую роль играет суеверие, — добавилБельмор. — Суеверие породило Бога, затем суеверные люди придумаливсевозможные оскорбления для своего идола. И вот Бог, до которого в сущностиникому нет дела, вместо того, чтобы оставаться всесильным и недоступным,напускает на себя беспомощный вид, и так создается среда, в которой дают всходысемена злодейства.

— Религия вообще принесла человечеству неисчислимыебедствия, — проворчал Нуарсей.

— Из всех болезней, грозящих человечеству, —сказала я, — я считаю ее самой опасной, а тот, кто первым подсунул людямэту мысль, был самым заклятым их врагом, и с тех пор в истории злейшего небыло. Он заслуживает самой ужасной смерти, да и не существует наказания,достойного его.

— Однако в нашей стране, — сказал Бельмор, —еще не совсем поняли ее опасность.

— Это не так просто, — заметил Нуарсей. —Ведь больше всего на свете человек цепляется за принципы, которые внушили ему вдетстве. Возможно, придет время, когда люди станут пленниками другихпредрассудков, не менее нелепых, чем религия, и во имя новых идолов безжалостнорастопчут старого. Но пройдет еще немного времени, и наша нация, какнесмышленое дитя, начнет плакать о разбитой игрушке, отыщет ее среди хлама ибудет лелеять еще пуще прежнего. Нет, друзья мои, философия — это не та вещь,которую можно когда-нибудь встретить среди людей, ибо они слишком грубы иневежественны, чтобы их сердца мог согреть и осветить священный огонь этойвеликой богини; власть жречества может ослабнуть на какое-то непродолжительноевремя, но затем она становится еще сильнее, и суеверие будет отравлятьтомящееся человеческое сердце до скончания века.

— Какое жуткое предсказание.

— Достаточно жуткое, чтобы быть правдой.

— Неужели нет никакого лекарства от этой чумы?

— Есть одно, — сказал граф, — только одно.Хотя жестокое, но очень надежное. Нужно арестовать и казнить всех священников —всех в один и тот же день — и поступить точно так же с их последователями;одновременно, в ту же самую минуту, уничтожить католицизм до самого основания;затем провозгласить всеобщий атеизм и доверить воспитание молодежи философам;следует печатать, публиковать, продавать, раздавать бесплатно те книги, вкоторых проповедуется неверие, и в течение пятидесяти лет после этого жестокопреследовать и карать смертью всех, не делая никаких исключений, кто замышляетили может замыслить снова надуть этот мыльный пузырь.[101] Насколько возмущенных голосов вы услышите в ответ на подобное предложение: мол,суровость всегда формирует сторонников любой, самой нелепой идеи, анетерпимость — почва, в которой произрастают мученики. Но подобные возражениябеспочвенны. Борьба с этим злом, разумеется, уже имела место в прошлом, нопроцесс этот был слишком мягким, ленивым и неконкретным; конечно, проводилось ихирургическое вмешательство, но опять как-то робко и осторожно, без должногоусердия, и никогда не доводилось до конца. Нельзя ограничиваться тем, чтобы отрубитьодну из голов Гидры — надо уничтожить все чудовище, а если ваши мученикивстречают смерть с большим мужеством, так только потому, что их вдохновляет иукрепляет их дух пример предшественников. Но попробуйте сокрушить их сразувсех, одним махом, — и вы покончите и с последователями и с мучениками.