— И все-таки это не так просто, — повторилаКлервиль.

— Это намного легче, чем обычно думают, — ответилБельмор, — и я готов возглавить этот поход, если правительство поставитпод мое начало двадцать пять тысяч человек; залогом успеха будут политическаяподдержка, секретность и твердость, а самое главное — никаких поблажек. Выопасаетесь мучеников, но вы будете иметь их до тех пор, пока жив хоть одинпоклонник этого отвратительного христианского Божества.

— Однако, — заявила я, — вы ведь несобираетесь снести с лица земли две трети Франции?

— Не меньше одной трети, — твердо сказалграф. — Но даже если масштабы будут таковы, как вы только что сказали, всеравно будет в тысячу раз лучше, когда на оставшейся части Франции останутсяжить десять миллионов честных людей, нежели двадцать пять миллионов негодяев. Ивсе же хочу повторить еще раз: мне кажется крайне сомнительным, что в странетак много христиан, как вы полагаете, во всяком случае не так уж и трудно отделитьбаранов от козлов. Осуществление моего плана потребует не более годакропотливой работы, кроме того, я не начну кампанию, пока точно не определю всемишени.

— Это была бы кровавая бойня.

— Согласен. Но она навсегда обеспечит Франции здоровье,счастье и благополучие. Один мощный удар избавит нас от необходимости проводитьпостоянные периодические чистки, которые в конечном счете приведут страну кполному истощению и вымиранию. Не забывайте, что только религиозные распри быливиной бедствий, которые восемнадцать столетий терзали Францию[102].

— Судя по тому, что вы говорите, граф, вы вообще плоходумаете о религии?

— Я считаю ее бичом нации, настоящей чумой. Если бы яменьше любил свою страну, возможно, я бы не так яростно восставал против сил,которые стремятся искалечить и разрушить ее.

— Если бы правительство поручило вам такуюмиссию, — заметил Нуарсей, — я бы ликовал и с нетерпением ожидал бырезультатов, потому что это избавит ту часть земли, где я живу, от ужаснойконфессии, которую я ненавижу не меньше вашего.

Так мы закончили эту приятную трапезу и, поскольку час былпоздний, отправились в клуб.

Инагурация[103] президента сопровождаласьлюбопытным обычаем. Как вы уже знаете, президентское кресло стояло навозвышении, а перед ним и немного ниже поставили большой пуф, на который,согнувшись, оперся новый председатель, и каждый член Братства подходил к нему ицеловал его голый зад. Получив почести от всех присутствующих, граф поднялся ивзошел на трон.

— Уважаемые собратья, — начал он, — любовь —вот предмет моей речи, которую я приготовил по этому торжественному случаю.Хотя мои рассуждения покажутся обращенными только к мужчинам, осмелюсь заявить,что в них содержится все, что должна знать и женщина, дабы уберечь себя от этойжестокой погибели.

Когда собравшиеся притихли, внимая его словам, он продолжалтак:

— Слово «любовь» употребляется для обозначения глубокосидящего в человеческой душе чувства, которое подвигает нас, помимо нашей волик тому или иному постороннему предмету, которое провоцирует в нас сладкоежелание слиться с этим предметом, сделать расстояние между ним и нами как можноменьшим. Это чувство радует и восхищает нас, приводит нашу душу в экстаз, когдамы добиваемся этого слияния, или ввергает в уныние, исторгает из наших глазпотоки слез, когда вмешательство внешних сил вынуждает нас расторгнуть этотсоюз. Если бы только эта блажь никогда не приводила ни к чему, кромеудовольствия, усиленного пылом страсти, кроме присущей ей развязности, ее можнобыло бы считать забавной и безобидной, но поскольку она приводит к метафизике,которая заставляет нас путать себя с предметом нашего желания, превращаться внего, повторять его действия, воспринимать его потребности и желания как нашисобственные, только по одной этой причине она становится в высшей степениопасной, так как расчленяет человека на части, вынуждает его пренебрегатьсвоими интересами ради интересов предмета любви, отождествляет его, если можнотак выразиться, с этим предметом, и тогда человек взваливает на себя чужиебеды, заботы, печали и горести, добавляя их к своим собственным. Между темпанический страх потерять желанный предмет или страх того, что его чувства кнам поблекнут, постоянно гнетет нас, и хотя в самом начале мы пребываем вбезмятежнейшем из всех возможных состояний, впоследствии этот груз делаетсятяжким бременем, и мы постепенно погружаемся в самое жестокое из состояний наземле, Если бы только наградой за столь неисчислимые злоключения были обычные спазмынаслаждения, я, быть может, и порекомендовал бы испытать это чувство, но всехлопоты, все муки, все страхи и неблагоприятные последствия любви никогда недадут возможности получить то, чего можно добиться и без них, так какой смыслнадевать на себя эти оковы! Когда красивая женщина предлагает мне себя, когда яв нее влюбляюсь, мое отношение к ней ничем не отличается от отношения другогомужчины, который возжелал ее без всякого любовного чувства. Мы оба хотим одного— совокупиться с ней, но он желает лишь ее тело, а я, впав в метафизическое ивсегда роковое заблуждение, тешу себя другой мечтой, которая, по сути своей,абсолютно совпадает с желанием моего соперника. Я убеждаю себя, что жаждутолько ее сердце, что в мыслях моих нет никакого намека на плотское обладание.И эта убежденность становится настолько сильной, что я с радостью иблагодарностью соединяюсь с этой женщиной, но думаю при этом, будто я люблю вней только душу, и в результате получаю ее сердце, пожертвовав своимифизическими удовольствиями. В этом-то и заключается роковой источник моейошибки, которая неумолимо увлекает меня в пучину горя, из-за этого я порчу себежизнь: я влюблен, и с этого момента все вокруг меняется — ревность, тревога,забота становятся моими вечными спутниками, становятся самой сутью моейничтожной жизнью. Чем ближе я подхожу к предполагаемому счастью, чем большевкладываю в него своих надежд, тем сильнее становится фатальный ужас потерятьего.

Отказываясь от терний этого опасного чувства, не следуетдумать, будто я лишаю себя и цветов, напротив, это позволит мне без опаскинаслаждаться ими. Таким образом, я извлеку из цветка только нектар, отбросивненужную и невкусную часть; точно так же я буду обладать вожделенным телом иобойдусь без души, которая мне совершенно ни к чему. Если бы человек хорошенькопоразмыслил над своими истинными интересами, что касается полученияудовольствия, он уберег бы свое сердце от этой жестокой лихорадки, котораясожжет его дотла; если бы только он понял, что нет никакой нужды быть любимым,чтобы удовлетворить свою страсть, и что любовь скорее затрудняет путь кблаженству, он бы с презрением отверг это метафизическое чувство,затуманивающее его мозги, и ограничился бы телом, навеки избавив себя оттреволнений, неотделимых от любовного томления.