назначая встречу), но многие из них длились два часа, а некоторые продолжались значительно дольше. После того как интервью были транскрибированы, я прочитал их, выделил общие темы, отложил в сторону и вернулся к ним позже, перечитывая некоторые из них по многу раз в течение нескольких месяцев и лет. Поскольку я провел все интервью сам, я уже был знаком с содержанием, но детали со временем стираются; их перечитывание и выделение общих тем были крайне полезны для продумывания основных линий аргументации и анализа.

Помимо проведения интервью, я присутствовал на совещаниях по приобретениям в нескольких крупных издательствах; эти совещания дали мне представление о том, как принимаются решения и как ведется бизнес в больших организациях. Многие издательства также любезно поделились со мной данными о продажах и другими внутренними документами. Я посетил Nielsen BookScan, Bowker и Группу по изучению книжной индустрии, и все они великодушно предоставили мне доступ к своим данным и отчетам об исследованиях. В ходе работы я вел подробные полевые заметки; эти заметки, составившие дюжину блокнотов, позволяли мне выделять определенные темы, которые возникали в процессе исследования, и были первым шагом на пути к осмыслению мира, в который я погрузился.

Осмысление такого мира, как массовое книгоиздание, – непростая задача: как и многие сферы социальной жизни, это беспорядочный и запутанный мир, полный непонятных практик и эксцентричных личностей, но прежде всего он очень разнообразен и сложен. Есть множество разных издательств, каждое со своей историей и отличительными организационными особенностями, есть сотни агентов и агентств и тысячи книготорговцев; эти и другие игроки постоянно взаимодействуют друг с другом сложными и меняющимися способами, и все это сложное поле взаимодействия обусловливается рядом факторов – социальных, юридических, экономических, технологических, – источник которых часто находится за пределами поля и которые намного шире его. Пытаться разобраться во всем этом – все равно что пытаться разобраться с горой фрагментов пазла, не зная, какая картина на нем изображена или даже есть ли она там вообще. Я предполагал, что, если достаточно долго возиться с фрагментами и смотреть на них под разными углами, в конечном счете можно понять, как они сочетаются друг с другом, различить некоторый порядок в хаосе, некоторую структуру в потоке. Или – вспомним другую метафору, использованную во введении, – если внимательно слушать людей, говорящих на незнакомом вам языке, в конечном счете вы сможете понять правила грамматики, которые делают их язык осмысленным и позволяют им общаться друг с другом. Моя задача аналитика состояла в том, чтобы обнаружить этот порядок и сделать его явным, понять эти правила и описать их – или, говоря более техническим языком, реконструировать логику поля. Реконструировать эту логику – значит попытаться выявить силы и процессы, которые больше всего влияют на структуру и развитие поля, отделить существенное от несущественного, вещи, которые имеют наибольшее значение, от менее значительных. Это не значит, что другие вещи не важны или им не найдется места в полном описании мира массового книгоиздания; это лишь значит, что они менее важны, если вы хотите понять, что заставляет этот мир вращаться.

Конечно, я мог ошибиться. Возможно, факторы, которые я выбрал и связал воедино в рамках того, что я называю логикой поля, менее важны, чем я думаю, или я упустил что-то важное, без чего нельзя понять, как эволюционировал мир массового книгоиздания в течение последних 40–50 лет; если это так, тогда, как и в случае любой серьезной попытки осмыслить социальный мир, моя реконструкция открыта для пересмотра, а мой аргумент – для критики. Но базовое допущение, лежащее в основе моего подхода, заключается в том, что, несмотря на огромную сложность этого мира и загадочный, даже озадачивающий характер некоторых его практик, это мир, который можно понять.

«Понять» не означает, что мы должны довольствоваться чем-то меньшим, чем строгое социально-научное описание этого мира, как если бы «понимание» было в семье социальных наук ребенком-инвалидом. Понять то, что озадачивает, прояснить то, что непонятно, сделать понятным то, что поначалу кажется не поддающимся нашему пониманию, – это совершенно законные цели социально-научного исследования. Только те, кто предан архаичной и узколобой концепции социальных наук, думают иначе. Но такая формулировка не отражает всей важности понятия логики поля. Реконструирование этой логики – не просто способ понимания мира, который может казаться странным и непонятным; она также помогает нам осознать, почему игроки в поле действуют так, как они действуют: почему, например, некоторые игроки, занимающие определенные позиции в поле, готовы и могут платить так много за определенную книгу конкретного автора, в то время как другие, занимающие иные позиции, – нет, или почему некоторые организации, принадлежащие крупным корпорациям, готовы и стремятся приобретать другие издательства, в то время как другие организации – нет, и т. д. Иными словами, логика поля имеет определенную объяснительную ценность: она не только помогает нам понять мир, но и сообщает, почему акторы и организации, составляющие этот мир, действуют так, как они действуют. Возможно, это не объяснение в смысле формулировки общего закона, который указывает на регулярную связь между причиной и следствием, но объяснение можно понимать и иначе, как что-то более чувствительное к месту, которым является некоторый социальный мир, чем предполагает эта упрощенная модель объяснения, описывающая законообразную регулярность.

Логика поля является несущей конструкцией моего описания мира массового книгоиздания – без нее у нас был бы набор неплохих историй, но не было бы скелета, не хватало бы структуры и аргументов и у читателя не сложилось бы представление о динамических процессах, связывающих ключевых игроков отношениями конкуренции и взаимозависимости. Но в то же время я пытался обогатить это описание, вплетая в анализ мнения и истории отдельных людей. Это всегда люди, находящиеся в определенных точках поля или на его периферии, часто принадлежащие к организациям, которые сами занимают определенные позиции. Как говорилось выше, я дал псевдонимы большинству этих людей и придумал названия для их организаций, чтобы сохранить анонимность; в небольшом числе случаев, когда я указывал реальных людей, которым принадлежат цитаты из интервью, я делал это с их разрешения. Я цитировал их в значительной степени дословно, хотя и позволял себе время от времени приводить в порядок грамматику и устранять некоторые идиосинкразии устной речи, когда чувствовал, что они будут мешать, а не помогать читателю. Конечно, решить, кому именно из множества проинтервьюированных мной людей следует предоставить право голоса, было непросто, и не только потому, что многие из них эмоционально и выразительно говорили о мире, частью которого являются и которому посвятили большую часть своей профессиональной жизни, если