Вас, Милостивый Государь, Андрей Николаевич! Вот мое желание и вот изъявление моей благодарности к Вам за Ваше ко мне расположение, или, сказать лучше, любовь о Господе.

Только теперь еще собрался писать к Вам. Бога ради, не подумайте, что я начал или думаю забывать Вас. Нет! Этого быть не может. Множество разных делишек и свиданий с родными и знакомыми чрез 18 лет[24] не давали мне времени писать.

О путешествии моем до Иркутска скажу только, что оно было благополучно. Проезжая чрез Архиереопрестольные грады, я везде останавливался у Владык, проживая от 1 до 4 дней. Заезжал и в Тобольск. Знакомство или ознакомление с ними для меня очень полезно. Из разговоров и рассказов, и действий их я многому научился.

Говорить об них я не стану.

Вы лучше меня знаете их. Скажу только о последних, т. е. Тобольском, Томском и Иркутском. Первый[25] очень учен, кажется, ибо почти всякий его разговор начинается глубокою ученостью, везде и всегда соблюдает важность, что многие называют гордостью. Одно, что очень мне жаль, мне не нравится в нем именно то, что он выразился в разговорах своих со мною: «лучше останусь навсегда в Сибири и в Тобольске, чем буду писать к м. Московскому»[26]..О причинах я не смел и не мог спрашивать. Это очень меня огорчает.

Томский преосвященный[27] есть совсем не таков, каковым я себе представлял его по слухам и рассказам об нем. Я слышал, будто он в последнем прошении своем в С. Синод выразился так, что если его не уволят, то он будет или принужден будет поступать против присяги своей. Я слышал также, что его не любят ни духовные, ни светские. И все это правда, но только это совсем иначе. Его не любят за то, что он ревнует о правде и исполнении закона, особливо церковного. И оттого он нередко делал замечания и даже выговоры властям, напр. за то, если он не бывают у обедни и проч. От духовных он требовал святости. Под словом нарушение присяги не надобно разуметь какое либо важное упущение или неисполнение. Но, по мнению его, напр. не сделать выговора или замечания разговаривающим в церкви и тому подобное — есть уже нарушение присяги. Оно и действительно так, да не так. Ревность его иногда так далеко простирается, что он за мухой с обухом гоняется.

Я думаю, если бы его перевели на другую епархию, то он после настоящего опыта и если к тому кто-нибудь из наших высших Архипастырей, напр. М. Московский, даст ему несколько советов и наставлений братски, то он при его ревности будет очень хороши пастырь. А в Томске ему очень тяжко, ибо оскорбивши многих и чуть не всех, он не может уже примириться с ними и заставить любить себя.

Преосвященный Нил[28] известен Вам. Дотоле, пока я лично не увидался с ним, я менее ценил его, нежели прежде. В самом деле, он есть такой пастырь и в настоящем положение Иркутской епархии, какого только можно желать. И по его способностям, знанию света и проч. весьма желательно, чтобы его ближе подвигали к столицам. Приемом его я чрезвычайно доволен. Он оказал мне большое пособие во всех отношениях.

Из своей ризницы он дал мне 4 облачения, трикирии и дикирии, серебр. крест, панагию и другие вещи. По предложении его Иркутские Церкви пожертвовали более 30 свящ. риз, до 20 стихарей и прочих вещей, а всего до 150. Так что я имею теперь возможность поделиться ризницею и с Камчатскими Церквами, если востребует нужда.

Желающих ехать со мною в Америку везде являлось и является очень много, так что из них можно набрать целый полк. Итак, теперь можно сказать, что есть жатва и есть жатели, только нет одного, безделицы — денег, но (твердо надеюсь) Господь устроит все.

Вся свита моя состоит из 11 человек: 3 диакона, 1 студент Академии, 2 семинариста, 1 дьячок и 4 певчих. Двое из них взяты в Москве, один (диакон) в Томске, а прочие в Иркутске. Студент Академии (Озеров)[29] по своим способностям, познаниям, а что всего лучше, своему благочестию подает большие надежды. И дьякон из Лавры тоже очень хороши человек. Певчих хотя и немного, но право хоть куда; так что все слышащие их удивляются; да и по другим отношениям они, как кажется, будут полезны.

Еще одно: я слышал от весьма многих изъявления желаний и даже жалобы на то, что мы не имеем богословия на русском языке. И в самом деле, ужели наша православная церковь еще долго не будет иметь его[30]? И, кажется, решительно можно сказать, что если не напишет его нам наш М. Московский, то едва ли кто сделает и может сделать это великое дело; ибо для сего не достаточно одной учености, но нужна преимущественно духовная опытность — благодать. Писатель должен не только знать и понимать свой предмета, но и чувствовать, живо чувствовать.

Ныне я отправляю детей моих в С.-Петербургскую семинарию[31]. Сделайте милость, призрите их иногда. Мое желание: чтобы они были людьми полезными для Церкви. Иначе — пусть я лучше лишусь их. Священник, с которым я отправляю их, есть один из лучших, деятельных и благочестивых священников в Иркутск. Он вдов, и хочет поучиться в Академии. Дайте ему случай быть более полезным Церкви.

Путь наш по Лене есть ничто иное, как отдых от пути прежнего. В самом деле, плавание по Лене есть ничто, как наслаждение природою.

Прощайте. Пока довольно.

Сердечно любящий Вас и желающий Вам большего преспеяния в вере и служении Церкви. Ваш покорный слуга

Иннокентий Епископ Камчатский.

Река Лена близ Якутска. Мая 28 дня 1841 г.

Письмо 20

Ваше Сиятельство Милостивый Государь[32].

Отправясь из Москвы 30 января, 1-го февраля я приехал в Владимир и остановился в доме преосвященного Парфения; он принял меня ласково, и я пробыл у него до вечера 2 числа. Преосв. Парфений[33], хотя на вид кажется бодр и свеж, но жалуется на свое здоровье, которое, как он говорит, только что позволяет ему управляться с его делами. Он весьма полюбил меня, как он говорил, за мою простоту.

В Нижнем я пробыл сутки и останавливался также у преосвященного Иоанна[34], который принял меня весьма радушно и ласково. Он ездил со мною во многие места в городе. В разговорах его сначала заметна была особенная отчетливость; но потом