ему вслед. Ведь сколько еще таких вот пацанов бродят неприкаянным по просторам нашей необъятной Родины, попрошайничая, воруя, хулиганя, пополняя ряды банд и, в конце концов, попадая за решетку? А то и просто отдавая Богу душу за ни за медный грошик? Но как с этим справиться, я, откровенно сказать, и не представлял вовсе. Я ж не Макаренко[2] какой…

Интересно, а кто этот Макаренко, чья фамилия, словно чертик из коробочки выскочила из моей утраченной памяти? А вот этого я, как ни пыжился, вспомнить не смог. Махнув рукой на неудавшуюся попытку воспоминаний, я продолжил неспешную дорогу к дому, продолжая одним глазом следить за кучкой беспризорной пацанвы, с которой смешался и знакомый мне Малек.

Пацаны о чем-то увлеченно спорили, стоя рядом с кассой кинотеатра, в котором, судя по вывеске, прокатывали картину «Иван Никулин — русский матрос». Наконец, беспризорники о чем-то явно сговорившись, окружили окошко кассира, протягивая выцыганенную о прохожих мелочь. Понятно, в киношку намылились, догадался я. И это притом, что особо сытым никто из ребят не выглядел. Вот она, волшебная сила искусства! Не хлебом единым, как говорится…

Остаток пути прошел без каких-либо происшествий. Я дошлепал до стандартного серого двухэтажного дома, которые позже назовут «сталинками», что в отличие от «хрущевок»… Стоп! Опять началось? Откуда в очередной раз вылезло это «позже»? Может быть, действительно наведаться к Мозголому, адрес которого мне всучил Медик Рыжов?

Похоже, что придется. Может быть, он сумеет навести у меня в черепушке относительный порядок. Иначе, этот раздрай в голове окончательно сведет меня с ума. А там и до смирительной рубашки и «желтого дома» рукой подать. А я не хочу! Я могу еще много пользы принести своей стране и советскому обществу! Причем я в этом абсолютно уверен. Вот, не знаю, почему, но это именно так…

Зайдя в подъезд, я прошел по темному коридору, освещенному одной тусклой лампочкой до своей комнаты в коммуналке, где мы проживали вместе с сестрой. Вынув из кармана ключ, переданный мне капитаном Заварзиным (сестренка не забыла оставить, убегая на работу), я содрал бумажную «пломбу», опечатывающую место преступления, и прошел внутрь.

Да уж, разгром внутри был знатный: засохшая кровь, грязища на полу, нанесенная со двора товарищами из органов, понятыми и прочими зеваками, норовящими сунуть нос в каждую щель. Центральное отопление в доме отсутствовало. Да еще кто-то, уходя, позабыл закрыть форточку, и в комнате было довольно зябко.

Но это, наоборот, было хорошо — иначе кровь, как моя, так и ликвидированных мною бандитов могла бы протухнуть. А вывести этот запах смерти и разложения, можете мне поверить, не так уж и просто. Уж я-то знаком с ним не понаслышке — на фронте с первого дня войны… Ага, вот и еще кусочек «пазла» сложился. Память, пусть медленно, но восстанавливается!

Первым делом я растопил небольшую буржуйку, стоявшую у единственного окна, с трубой, высунутой за окошко. Рядом с печкой обнаружилась небольшая поленница, спички и старая мятая газета для растопки. Тут же лежал и маленький «туристический» топорик, которым я принялся щепить одно из полешков.

Топорик оказался тупым, как пробка, поэтому пришлось немного помучиться, поскольку точильный камень мне обнаружить не удалось.

Растопив, наконец, буржуйку, я набрал воды в обнаруженный под моей кроватью оцинкованный таз и поставил его на печку — пусть греется. Отмывать кровь и грязь теплой водой куда приятнее, чем ледяной и сводящей пальцы от холода.

Пока вода грелась, я соскреб с половиц наплывы загустевшей крови тупым лезвием топора. А после принялся собирать в кучу задубевшие от той же крови постельные принадлежности. Связав белье в один большой узел, я поставил тюк в угол — замочить, а после стирать постельное было попросту не в чем. Тазик имелся всего лишь один.

Где-то к полудню я успел дочиста оттереть наше маленькое жилище и присел «перекурить». Не знаю, курил ли я ранее, но мне, отчего-то, неимоверно захотелось попускать терпкий дым в потолок. К тому же, натруженная, пусть и не тяжелой, но, все таки, какой-никакой, а нагрузкой, вновь начала сбоить левая половина тела — нога с рукой. Да и вообще — ныли все мышцы. Видимо, сказывалось длительное время, проведенное в полной неподвижности — мышцы атрофировались.

Неожиданно незапертая дверь в комнату распахнулась, и на пороге появилась румяная от легкого морозца Аленка с тряпичной сумкой в руках.

— Привет, братишка! — задорно крикнула она мне. — А я к Трофиму Павловичу забежала, а он говорит, ты домой ушел.

Я внимательно взглянул на вновь обретенную сестричку, которую так и не вспомнил, но принял её заявления о нашем родстве, как данность. Зря я, оказывается, за нее переживал. Она оказалась крепким орешком, и уже вполне оправилась от выпавших на её долю суровых испытаний. По крайней мере, виду не показала, что ей неприятно находиться в нашей комнате.

— Привет, сестренка! Рад тебя видеть! — в тон ей ответил я, радостно улыбнувшись. И не соврал ведь нисколько — мне действительно было приятно её видеть. — Ты чего не на работе?

— Отпустили меня сегодня пораньше, — сообщила девушка. — После того, как узнали о том, что произошло. Знаешь, как все обрадовались, что ты в себя пришел? Ты даже не представляешь… — продолжала тараторить она, скинув старенькое пальтишко. — Ой, чего это я все тарахчу? — опомнилась сестренка. — Я же тебе покушать принесла! Ты ведь голодный совсем, а дома — шаром кати! Да и денег у тебя нет, и талонов на продукты тоже, — вновь зачастила она, поставив сумку на стол. — Мне девчоки из заводской столовки собрали немного… — Она поставила передо мной маленькую железную кастрюльку, накрытую полотенцем. — Ты кушай, покуда не остыло!

— А ты? — спросил я, чувствуя, как от запаха еды в животе предательски заурчало.

— А я уже пообедала, — сообщила она мне. — А вот чаю вместе попьем! Мне в столовой поварихи даже булочку сдобную выдали! — похвасталась она, поднимая крышку с кастрюльки и протягивая мне оловянную ложку. — Ешь, Момошка! Ешь, родной!

— Спасибки! — только что и сумел произнести я, набрасываясь на еду.

Гостинцем из заводской столовки оказалась разваристая перловая каша, сдобренная растительным маслом. Но и эта неказистая еда зашла «на ура» — я едва слюной не подавился, так мне хотелось есть. Выздоравливающий организм требовал пополнения «строительного материала», чтобы хоть немного восполнить массу, потерянную за месяцы болезни.

Не прошло и пяти минут, как я уже шкрябал ложкой по донышку кастрюльки, старясь не оставлять ни одной крупинки. Была бы возможность, я бы и саму кастрюльку бы вылизал, да вот только так изловчиться у меня не вышло.

— Уф! — произнес я, сыто отдуваясь. — Вот теперь можно и почаевничать…

[1] «Лили́ Марле́н» (нем. Lili Marleen) — песня Норберта Шульце на слова Ганса Ляйпа. Написана в 1938-ом году. Пользовалась популярностью во время Второй мировой войны как у солдат вермахта, так и у солдат антигитлеровской коалиции. https://www.youtube.com/watch?v=eZzs-aXIEYQ&t=181s

[2]Антон Семёнович Макаренко — советский педагог и писатель. Выдающиеся достижения в области воспитания и перевоспитания молодёжи (как из числа бывших беспризорников, так и из семей), подготовки к её дальнейшей успешной социализации, выдвинули А. С. Макаренко в число известных деятелей русской и мировой культуры и педагогики.

Глава 9

Чай, заваренный Аленкой, оказался неимоверно вкусным и душистым, не хуже, чем у товарища капитана. Ну, либо совсем я забыл вкус чая, и мне теперь, что ни дай — все зайдет «на ура».

— Это Петр Саныч — наш начальник участка угостил! — произнесла сестренка. — Люди у нас на заводе очень хорошие! Особенно в моей бригаде! — похвалилась она. — Отзывчивые! Мы все прямо как одна семья! За время войны, знаешь, Мамошка, всякое бывало… Но, если помощь какая нужна была — никто никогда не отказывал, даже если самим туго приходилось… — Девушка отчего-то расчувствовалась и зашмыгала носом.

— Ну-ка, что опять за сырость развела⁈ — шуточно прикрикнул я на сестричку. — Радоваться надо — фрица победили! А я ведь только вчера об этом узнал… Давай-ка, за Победу! — Я поднял стакан с чаем, и мы с Аленкой громко чокнулись краями стеклянной посуды.

— За Победу! — С радостью поддержала она мой безалкогольный тост, тут же забыв о печали.

А дальше мы с наслаждением смаковали свежезаваренный чай и отламывали по маленькому кусочку от сдобной булки, что вручили сестренке сердобольные тетки из столовой. А булка оказалась и не такой уж и маленькой — к окончанию чаепития я, наконец-то, почувствовал себя сытым.

Ну, почти сытым, если уж начистоту. Так-то я сожрать и в два раза больше сумею. Только потом меня, наверное, в штопор завернет — желудок-то совсем от грубой