Долго боролся Никита Романович со своим смертельным недугом. Но дни его были сочтены. Тогда он постригся и принял схиму под именем Нифонта. Это произошло, вероятно, за несколько дней до его кончины, а двадцать третьего апреля 1586 года не стало любимого народом «дядюшки», «старого» Никиты Романовича151. Он упокоился навеки после славной, исполненной государственных трудов и ратных подвигов жизни.

I

Со смертью Никиты Романовича осиротела многочисленная и дружная семья Никитичей. От брачного союза скончавшегося в 1586 году боярина с княжной Евдокией Александровной Горбатой родились семь сыновей и шесть дочерей. Почти все они, за исключением умершей в младенчестве Иулиании, пережили своих родителей152. Умирая, Никита Романович был озабочен судьбой своих любимых детей. Отличаясь способностями и энергией – особенно старший из них, Федор, – дети старого царского дяди могли за себя постоять, но были еще слишком молоды153 и при этом окружены недоброжелателями-боярами: вспомним 1553 год и поведение князей-бояр во время тяжкой болезни молодого тогда Грозного. Опричнина подавила, принизила княжат, но, конечно, не способствовала выработке в них нежных чувств к царю и его новым родным. Поэтому, думалось умирающему Никите Романовичу, его детям необходимо было заручиться расположением влиятельного лица, находившегося в одинаковых с Никитичами условиях. Таким человеком был царский шурин и любимец Борис Федорович Годунов. Вопреки долго державшемуся представлению об исконной вражде Годунова с Романовыми отношения их долго не оставляли желать ничего лучшего. Во времена Грозного, когда будущий царь всея Руси был совсем юным и только что начинающим свою блестящую карьеру человеком, он очень дружил с опытным и умным царским шурином и ближним советником. Свойство по Ирине Федоровне, жене царевича Федора и сестре Бориса, еще более сблизило Юрьевых-Романовых с Годуновым. Никита Романович, по-видимому, полюбил даровитого, вкрадчивого и приветливого шурина своего царственного племянника и был ему очень полезен в первые годы его службы при дворе.

Теперь, когда Борис Федорович был могущественным человеком в государстве благодаря своему влиянию на сестру царицу и шурина царя, к нему обратился на смертном одре царский дядя и ближний приятель с просьбой беречь и охранять его детей. Годунову, в свою очередь, важно было видеть в близкой родне государя, двоюродных братьях и сестрах его, друзей себе, а не врагов. Борису еще более, чем Романовым, необходимы были союзники; титулованное боярство, не расположенное к нетитулованным Романовым-Юрьевым-Захарьиным, еще менее склонно было спокойно сносить верховенство над собой гораздо менее родовитого потомка мурзы Четы. Недаром в глазах аристократически настроенного Тимофеева Борис был «средороден и средочинен по всему», а дочери знатных московских бояр были, по мнению этого писателя, для Годунова «госпожами».

Поэтому царский шурин и конюший боярин охотно пошел навстречу желанию своего давнего благожелателя, царского дяди Никиты Романовича. Он дал «клятву» «к великому боярину» иметь о его «чадех соблюдете». И долго продолжался между Годуновым и молодыми Никитичами Романовыми «завещательный союз дружбы»154. Царский шурин прекрасно ладил с двоюродными братьями царя, а, в свою очередь, Романовы не приняли участия в той интриге Шуйских, которая была направлена против царицы Ирины, а стало быть, главным образом против Бориса Годунова155.

Вскоре по смерти отца старшему из его молодых сыновей Федору Никитичу, упоминавшемуся до этого времени иногда при придворных торжествах, пожалован был сан боярина. Это случилось в 1586–1587 годах. Одновременно с этим второй сын Никиты Романовича – Александр был назначен царским кравчим156. Остальные, по молодости своей, служили, вероятно, в стольниках и иных менее важных придворных чинах157. Отношения между Никитичами и правителем государства, каким стал Борис Федорович Годунов, были в общем мирными, хотя, быть может, иногда дело и не обходилось без трений. Так, Исаак Масса, голландец, проживший в России около восьми лет – с 1601 или 1602 года, рассказывает такой случай, имевший будто бы место во время царствования Федора Ивановича. Однажды, когда царь шел на богомолье в Троице-Сергиев монастырь, холопы Александра Никитича хотели занять один из домов в селе Воздвиженском для остановки в нем своего господина. Однако холопы Бориса Годунова, облюбовавшие эту же избу для своего боярина, насильственно удалили их оттуда. Холопы Александра Никитича пожаловались своему господину на такой поступок и получили в ответ приказание всегда уступать. В то же время о своеволии Борисовых холопов было доведено до сведения царя, который сказал своему любимцу: «Борис, Борис, ты уже слишком много позволяешь себе в царстве; всевидящий Бог взыщет на тебе». Такое замечание будто бы «так уязвило Бориса, что он поклялся отомстить и сдержал свое слово, когда стал царем»158.

Портрет царя Бориса Годунова

Конечно, такое происшествие могло случиться, но оно настолько мелочно, что вряд ли само по себе могло вызвать вражду между Борисом и Никитичами. Во всяком случае, при Федоре эта вражда ни в чем заметном не проявилась. И дети Никиты Романовича счастливо устраивали свою семейную жизнь, находясь при этом в приближении к государеву двору. Все они женились или вышли замуж, причем путем браков породнились или стали в еще более близких отношениях со многими знатнейшими родами в государстве. Назовем хотя бы князей Черкасских, Голицыных, бояр Шереметевых и т. д.159

Держались Никитичи дружно и сплоченно. Принадлежа, как замечает Масса, к самому знатному, древнейшему и могущественнейшему в земле Московской роду, они жили очень скромно и были всеми любимы. «При этом каждый из них держал себя с царским достоинством». Все братья, кроме приветливости и скромного образа жизни, отличались красивой наружностью, походя этим на своего старшего брата.

Федор Никитич превосходил всех своих братьев. По свидетельству только что названного иностранного писателя, это был «красивый мужчина, очень ласковый ко всем и так хорошо сложенный, что московские портные обыкновенно говорили, когда платье сидело на ком-нибудь хорошо: «…вы второй Федор Никитич». Он так хорошо сидел на коне, – прибавляет Масса, – что все видевшие его приходили в изумление»160.

Слова Массы о привлекательной внешности Федора Никитича подтверждаются и дошедшими до нас портретами его уже в старости, когда бывший щеголь, красавец и страстный любитель охоты стал смиренным Филаретом, патриархом Московским и всея Руси. О пристрастии Федора Никитича к охоте, и притом охоте в старом русском вкусе – с ловчими птицами и собаками, – свидетельствует документ 1605 года, осведомляющий нас о том, как невольный пострижник и затворник снова стал вспоминать «про мирское житье, про птицы ловчия и про собаки, как он в мире жил»161.