— Наверно…

Неуверенно пообещала Олива. Краски меркли без Арви, день тускнел, где ты мой Арви? Где твоё тело? Где твоё всё? Ты всё-таки бросил меня. А ведь обещал быть рядом. Мой рыцарь, мой мальчик, мой веснушчатый, пахнущий пивом не выпитым и селёдкой несъеденной, пахнущий детством, взрослостью, любовным соитием, сонным потом, вожделением. Когда Олива видела Арви, то внутри начинали летать бабочки, такие мягкие, такие цветные. Пёстрые руки Арви гладили щёки Оливы, и она становилась шёлковее шёлка, ситцевее ситца, льнянее льна, она становилась рыбой послушной и глупой. Мой широколицый жених отчего ты ушёл вдруг? Исчез? Все звонки бесполезны. И твоё молчание тяжело. Но оно даже в трубке твоё. И поэтому бесценно. И эта больница, кишащая больными людьми, страдающими людьми. Честно сказать, медицина в Финляндии так себе. А в Хельсинки и вовсе. Куча чиновничьей волокиты, неспешности, не сосредоточенности. Лишь оплата счетов перед началом лечения имела вес. Восстановиться на своё прежнее место Оливе не удалось, она значительно потеряла в зарплате, перешла на должность санитарки. Но зато спроса было меньше. И ответственности почти никакой. Олива часто брала деньги от больных. Они сами клали в карман её халата мелкие марки. Например, сегодня Олива подмывала полуживую старуху. Соседи за перегородкой попросили сделать это. Ибо воняло сильно. И лежала старуха обернутая пристанью, неделю немытая, вся в синей плесени. В молодости она была красивой, знаешь, какой она была весёлой? Она была пестро-волосой, широкоглазой, как лягушка, что из сказки, которую вот-вот возьмёт в жёны принц. Она решала трудные задачки в школе, учила маленьких таких же пестроглазых детей. Она помнила Арви мальчиком. А Турью девочкой. Она помнила, как Арви спас Турью. Не надо было, сама виновата, что так напилась и улеглась под деревом. Шла бы домой, валялась на диване, так нет, побоялась, что отец ругать будет. Дура.

Такой красивый Арви, такой любимый Арви! Всегда твой Арви. И лишь немного мой. А знаешь, какой он в кровати? А я знаю. Я нюхаю его рубахи, его носки, его штаны, его кожу. Я трогаю его, где хочу. Арви прочитал все книги в школе. Он умный. Арви даже чужие книги прочёл, все решил задачки по математике. Турья ничего не читала, была ленивой и толстой. Турья лишь ходила по двору и вихляла задом, а Арни её любил. Ни за что любил. А я — Олива прилежно училась, отвечала на уроках, не опаздывала на контрольные работы, выполняла все задания. Поступила учиться в высшее учебное заведение. И тоже прилежно сидела в читальных залах на абонементах. Турья вышла замуж сразу после окончания школы, вышла замуж за первого попавшегося жениха, который был из другого района, он увёз Турью на север, в посёлок, в дом на отшибе к богатым родителям. Где Турья ещё больше растолстела на масле и молоке. Она кормила утром овец, гладила их спинки. Чистила клетки кроликам. И родила Ною. Мужу Турьи пришла повестка, он уехала на три года, чтобы учиться стрелять из финских пушек. Свекровь и свёкор умерли от гриппа, причём оба сразу, Турья осталась одна с Ноей, овцами и кроликами. Арви хотел сорваться и поехать к ней, чтобы помогать ей чистить клетки и пасти овец, но мать кинулась в истерику: кто будет кормить нас? Арви сказал, что вернётся скоро. Через три дня. Но три дня были, как три года. Три столетья. Мать Арви была тоже ленивой, с крючковатым носом женщиной. Она не могла найти работу, лишь умела стирать чужие портки. Сначала она наливала воду, пытаясь сэкономить на счётчике, затем ждала, когда вода сама нагреется до комнатной температуры, клала щёлок, порошок и тёрла щёткой коричневые пятна. Затем полоскала бельё в чистом тазу, выжимала и сушила. Ей платили небольшие деньги, на которые возможно было купить риса, масла, чая, немного оленьей тушёнки. Денег на учёбу не хватало. Даже инспекторша пригрозила интернатом. Но мать была хитрой и ловкой женщиной: она научилась делать разные уловки и избегать ссор с инспекторшей.

— Мой бывший муж ветеран, заслуженный финн, он ушёл от нас к другой молодой и важной женщине высокого чина. Я позвоню ей, она работает в парламенте. Вы же не хотите, чтобы вас уволили?

— Когда ваш муж бывает у вас?

— О…семь лет, как прошла война. И пять лет, как кончилась война. И три года уже, как все раны зажили. И все натовские войска прошли у побережья. И все корабли проплыли. И викинги женились на викингах…и знамена пронесли, и винтовки пронесли, и пушки отгремели. Ещё немного, и мой муж придёт. С вами также может случиться. Много молодых женщин есть. Много красивых есть! Мой старший сын скоро закончит какой-нибудь учебный класс и станет хорошие деньги приносить в дом.

Олива хорошо вымыла старушку-учительницу, протёрла её желтую кожу ароматным маслом, пазухи носа прополоскала мандариновой водой. Ногти накрасила розовым перламутровым лаком. Расчесала жидкие масляные волосы, красиво уложила пучком на затылке. Вымыла ей руки, вымыла ей ноги.

Также перемыла всех стариков.

Поставила всем грелки.

Дала судна.

Вынесла судна.

Принесла всем чай.

Дала молока.

После дежурства Олива устремилась в кафе «Holidays», она ехала на такси. На жёлтом, как ириска. В холле никого не было. За барной стойкой тоже. Олива вошла в зал, миловидная официантка показала рукой — иди дальше. Но коридору!

Арви лежал на диване. Пьяный в стельку. Его штаны были порваны, ширинка вырвана в клочья.

— Ой, ой…

Олива попыталась разбудить мужа. Бесполезно. Она трясла его за руку и плакала. Затем взяла себя в руки. Принесла тёплой воды, омыла Арви, также как старуху, руки, ноги, лицо протёрла влажной тряпкой, нектарной водой вымыла ему живот. Зашила ширинку грубой сиреневого цвета нитью, отстирала пятна крови. Расчесала волосы. Подстригла ногти на руках и ногах.

— Будешь теперь, как новенький. Что было, то было. А может ничего не было…

— Тогда откуда кровь на штанах? Чей олух это сделал? Чей злой умысел?

— Того следовало ожидать…

Олива сидела долго, до самого вечера. Она мыла и мыла. Тёрла и тёрла пол. Стол. Занавески отряхнула от пыли. Протёрла грязные окна. Даже потолок отмыла от жёлтых пятен грязи.

— Это была Турья.

Прошептал Арви. Это она меня всю ночь мучала. Она поила меня шампанским, хохотала. И я отдался ей.

— Это были твои галлюцинации! Пошли домой, Арви! — Олива потрогала карман его куртки. И отскочила. Десять пачек крупных купюр тяжело оттопырили складки ткани. «Надо