ложную тревогу и сбой в системе видеонаблюдения. Изабелле не повезло, что она оказалась там со мной, я знаю, что я был целью.

Лука качает головой.

— Я также уверен, что за это кто-то ответственен, и кто бы это ни был, он снова сделает к тебе шаг. Нам придется подождать до тех пор.

— Где Серебряновласая? — Спрашиваю я. Я держу лицо пустым, стараясь не выдать, что скучаю по ней.

— Наверху. Хочешь зайти к ней?

— Да.

Мы находим Наоми в одной из палат наверху. Она осматривает пациента, и ее глаза загораются, как только она замечает нас.

— Винсент! — Она смотрит на нас с Лукой, потом на пациента. — Дайте мне минутку, — говорит она нам. Она тратит лишнюю минуту на то, чтобы расспросить пациентку, как она себя чувствует, и, закончив, подходит к нам. — Ты не появлялся несколько дней.

— У меня были дела. — Я оглядываюсь по сторонам в поисках взгляда Изабеллы. — Где твоя подруга?

— Она пошла ответить на звонок. Думаю, она на балконе, — отвечает Наоми, она вся в улыбке и солнечном свете. — Ты скучал по ней?

Я фыркнул. Как только я обрадовался, что Лука не спрашивает, она тут как тут.

— Мне нужно кое о чем с ней поговорить.

— Тогда тебе нужно поторопиться, я сомневаюсь, что она будет свободна, чтобы поговорить с тобой позже. — Она перестает улыбаться, когда ее взгляд скользит к Луке. — Ты, пойдем со мной.

— Я не подчиняюсь твоим приказам, — отрезает Лука. Для человека, которому нравятся женщины, он всегда злится, когда речь заходит о Наоми.

Наоми сужает на него глаза.

— Тебе лучше следовать тихо. — Она ухмыляется и уходит. К моему удивлению, Лука следует за ней, как потерявшийся щенок, и не пытается спорить.

Проходит некоторое время, прежде чем я нахожу Изабеллу на одном из балконов девятого этажа. Она сжимает телефон и, когда я нахожу ее, кажется, находится далеко.

— Ты в порядке? — Спрашиваю я, осторожно подходя ближе.

Она резко вдыхает, затем убирает телефон в карман халата.

— Я в порядке, просто поговорила с бабушкой.

— С ней все в порядке? — Я внимательно изучаю выражение ее лица. Она выглядит грустной, как будто внутри у нее все разрывается и она просто держит себя в руках, чтобы не рассыпаться. Моя грудь сжимается от беспокойства.

Изабелла кивает, затем пытается изобразить фальшивую улыбку, но она исчезает, даже не успев сформироваться, выдавая, что я прав в том, что ей грустно.

— В чем дело? — Спрашиваю я, поднимая руку, чтобы коснуться ее лица. Она такая маленькая, ее кожа шелковистая и гладкая. Она словно сделана из фарфора в моей руке.

Ее язык высовывается, облизывая губы.

— Моя бабушка — единственный родной человек, который у меня остался, и она умирает. Я медсестра, но ничем не могу ей помочь.

Острая боль пронзает мою грудь, и чувство ностальгии нахлынуло на меня, вызывая горькие воспоминания. Мне хорошо знакомо это чувство, когда ты можешь помочь всем, кроме тех, кто тебе по-настоящему дорог. На мгновение я возвращаюсь в ту ночь, когда полная луна была покрыта темной дымкой, а небо было беззвездным. Я слышу крики, плач, взрывы. Мой друг делает последний вздох, его руки сжимают мои, умоляя спасти его.

Я сглатываю, заставляя комок в горле опуститься.

— Где она?

— В доме престарелых. Я бы хотела сама заботиться о ней, мне ее очень не хватает. — На ее глазах появляются слезы, и она отворачивается, устремляя взгляд на далекий небоскреб. — Прости, я не хочу быть эмоциональной в твоем присутствии.

— Эй… — Положив руки на ее стройные плечи и нежно сжав, я поворачиваю ее к себе. — В моем присутствии ты можешь быть кем угодно.

Она вырывается из моей хватки.

— Ты не понимаешь. Ты ничего не знаешь.

Я подхожу к ней так близко, что наша одежда задевает друг друга.

— Поверь мне, я достаточно понимаю. Я видел, как умирали те, кого я любил, и не мог ничем им помочь.

Ее глаза смягчаются, когда она смотрит на меня.

— Правда?

Я киваю.

— Это такая боль, которую я никогда не хотел бы испытать снова. Я знаю, как это больно, но единственное, что ты можешь сделать для себя и своей бабушки, это любить ее, пока она здесь.

— А ты, так и делал с тем… кем-то?

Мое сердце перестает биться.

— Нет, у меня не было такого шанса.

— Не мог бы ты рассказать мне об этом ком-то? — Она заикается. — Извини, если я вмешиваюсь, все в порядке, если ты не хочешь делиться.

Мне не нравится, что она пытается не лезть не в свое дело, хотя на самом деле я хочу, чтобы она лезла. Я хочу, чтобы она нуждалась во мне, чтобы хотела знать меня и лезла в мою жизнь, не заботясь ни о чем другом.

— Этот человек был очень особенным для меня. Прошло уже два года, а я все еще не смирился со смертью этого человека.

— Ты занимаешься благотворительностью и делаешь пожертвования в память об этом человеке?

— Да, — честно отвечаю я, но опускаю часть, касающуюся моей семьи. Семья Романо хорошо известна, поэтому я полагаю, что она быстро узнает, кто я такой, если заинтересуется мной, то есть если уже не узнала. Но я не стану ей рассказывать.

Она вздыхает.

— Ты, должно быть, очень любил того кого-то. — В ее тоне звучит нотка ревности. Мне это нравится.

— Любил.

Она открывает рот, словно собираясь что-то сказать, но почти сразу же закрывает его.

— Что касается той ночи в кладовке, я просто хотела, чтобы ты знал, что это была ошибка, которую мы оба совершили, и я не собираюсь держать на тебя зла.

Я сдерживаю улыбку.

— Ошибка?

Она поднимает плечи.

— А разве это не было ошибкой? Я тебе не нравлюсь, ты мне не нравишься. Мы просто застряли, а потом случилось то, что случилось, верно?

— Неверно. — Она напрягается, услышав мой ответ. — Для меня это никогда не было ошибкой, Белла. Ты мне не, не нравишься.

Изабелла наклоняет голову.

— Тогда что, я тебе нравлюсь?

— Может быть. — Она нравится мне настолько, что я все еще интересуюсь ею после ночи в холодной кладовке, и она нравится мне настолько, что вид ее грусти будит во мне то, чего я никогда раньше не чувствовал.

Она фыркает.

— Ты и твои расплывчатые ответы.

Я поражаюсь, когда мягкий ветерок ласкает ее волосы, треплет кончик хвоста по лицу. Она выглядит как произведение искусства, буквальное совершенство. Я хочу вставить ее в рамку и смотреть на нее вечно.

— У тебя есть планы на