Он улыбнулся:

— Я дразнил вас, Десима. Обещаю.

Она сердито стряхнула его руку. Но она уже знала, что сердиться ей надо прежде всего на себя, потому что она лгала: на самом деле ничего на свете она не хотела больше, чем стать женой Эдама Грантама. Но только если бы он тоже этого захотел.

Десима высокомерно молчала, когда относила больным их завтрак, а затем садилась с шелестом юбок, чтобы съесть собственный. Через минуту она почувствовала, что Эдам наблюдает за ней с ироническим блеском в глазах.

— Ну? — нетерпеливо осведомилась Десима. — Почему вы так смотрите на меня?

— Дуться вам не к лицу, Десима, вам явно недостает опыта. Мои сестры — чемпионы в этом виде спорта, так что я могу судить.

— Думаю, вы правы. Честно говоря, я привыкла всегда покорно исполнять то, что от меня требуют, или просто притворяться, что многих ужасных вещей не существует. Дуться я не пробовала. Это эффективно?

— Это игра, — с усмешкой признал Эдам. — Эмили и Сэлли дулись, сердились и льстили, а я притворялся непреклонным, но в девяти случаях из десяти давал им то, что они хотели. Теперь они практикуются на своих мужьях.

Десима задумчиво жевала.

— Не хочу критиковать ваших сестер, но это выглядит весьма… непривлекательно. Я бы предпочла обсудить проблему и доказать свою правоту.

— Как вы делаете с Чарлтоном? — спросил он. Десима почувствовала, что краснеет.

— Как я намерена делать в будущем.

— Оставьте тарелки, — сказал Эдам, когда она начала собирать их. — Никакой работы в день Нового года. Мы пойдем взглянуть на лошадей.

Мужчинам легко говорить, думала Десима, поднимаясь по лестнице, чтобы взять шаль и посмотреть на Пру. Они издают приказы, а женщины и слуги их выполняют.

— Пру, если я тебе понадоблюсь, я во дворе, — окликнула Десима, беря перчатки и сбегая по ступенькам в тяжелых ботинках.

Эдам уже был в конюшне, когда она шла через двор. Десима начала огибать предательскую полосу льда, где упал Бейтс, и вдруг, разбежавшись, проскользила целых двенадцать футов, размахивая руками, пока не обрела равновесие. Смеясь, она вошла в конюшню.

Серебристый смех заставил Эдама посмотреть поверх двери стойла, где он накладывал вилами свежую солому. Зрелище было еще более очаровательным, чем смех. Черт возьми! Почему эта женщина не может сделать что-нибудь, вызывающее к ней неприязнь?

— Что вас так развеселило?

Десима обезоруживающе улыбнулась ему, направляясь к стойлу Лиса.

— Я покажу вам, когда мы выйдем наружу. Привет, красавчик!

Лис просунул голову над дверью, выжидательно подталкивая ласкающую его руку.

— Да, у меня есть сахар, сладкоежка. — Десима повернулась к Эдаму, все еще поглаживая нос большого жеребца, что, казалось, приводило его в состояние блаженного транса. Эдам наблюдал за ее руками. — Я думала о паре для моей кобылы, Ряби. Вы не возражали бы свести с ней Лиса?

Она спросила об этом без всякого смущения.

Эдам задумался.

— Он крупный конь — высотой в семнадцать рук[11].

— Думаете, жеребенок получится слишком большим для нее? — Десима разглядывала Лиса, склонив голову набок. — В ней шестнадцать рук, так что я уверена, проблем не будет. Конечно, мы можем составить договор, и я выплачу гонорар за удачного жеребенка.

— Значит, она тоже крупная кобыла. — Это все, что он смог сказать.

— Что вы об этом думаете? Если вас волнует родословная Ряби, то я ее с удовольствием предъявлю. Она на четверть арабка.

— Не вижу, почему бы и нет. Мы это обсудим.

Идея о случке его жеребца с ее кобылой пробудила в нем такой поток животных чувств, что он не осмеливался смотреть Десиме в лицо. Она как будто не имела никакого понятия о той земной чувственности, которую пробуждала в нем.

Закончив работу, они вышли наружу.

— Теперь расскажите, что вызвало у вас смех. — Все, что угодно, лишь бы перестать думать о ней, высокой, стройной, гибкой и обнаженной, в его объятиях.

— Вот что.

Десима разбежалась и элегантно заскользила по ледяной полосе, раскинув руки для равновесия. Эдам застыл, боясь, что она упадет. Десима развернулась, снова разбежалась и покатилась обратно, смеясь над его испуганным лицом.

— Вы не умеете кататься на льду?

— Никогда не пробовал. Прекратите — вы упадете и сломаете себе что-нибудь.

Десима остановилась.

— Не упаду! Я отлично катаюсь. Смотрите! — К его ужасу, она сделала полный круг. — Видели?

— Немедленно сойдите со льда! — Эдам почувствовал, что слова застревают у него в горле.

Должно быть, что-то отразилось на его лице, потому что Десима осторожно скользнула к нему.

— Хорошо, если вы настаиваете. — Ее голос звучал кротко, но в глазах поблескивали мятежные искорки, поэтому, когда Десима оказалась рядом, Эдам схватил ее за руку и рванул к себе на утоптанный снег.

— Я вам не доверяю, — резко заявил он.

Крепко прижимаясь к Эдаму, Десима опасливо смотрела на него, его серо-зеленые глаза сердито сверкали.

— Отпустите меня. Не будьте тираном, Эдам. Вы не лучше Чарлтона.

Гнев Эдама — если это был гнев — вспыхнул и погас, сменившись печальной усмешкой.

— Сравнение с Чарлтоном оскорбительно для меня. Просто обещайте, что больше не будете скользить по льду. Я не хочу вправлять вашу сломанную ногу.

— Обещаю. Но все равно я хороший конькобежец.

— Если бы вы располагали хорошими коньками и врачом в пределах пяти миль, я не пошевелил бы и пальцем. И нечего дуться. — Он отпустил ее и зашагал к широкой полосе девственного снега.

— Я не дуюсь, — запротестовала Десима, топая вслед за ним по хрустящей белизне. — Хотя почему бы мне и не дуться?

Эдам повернулся, глядя на ее рот.

— Если хотите знать, потому что это пробуждает во мне желание укусить вашу нижнюю губу. — И он двинулся дальше.

— О!

Десима уставилась на его удаляющуюся спину. Укусить? Он не выражал особой радости от подобной перспективы — скорее походил на человека, предупреждающего ребенка, что, если он не перестанет озорничать, его могут выпороть. Эдам наклонился и начал скатывать снежный ком, который становился все больше и больше, оставляя за собой грязно-зеленый след. Наконец он остановился, очевидно удовлетворенный, и начал тот же процесс снова.

— Что вы делаете? — Десима осторожно подошла к нему.

— Леплю снеговика. Сделайте маленький шарик для его головы.