писателей или, попутно, в связи с историей издательского дела, журналов и цензуры в России.

7.1. Большая часть работ группируется вокруг двух основных тем: народническая и революционно-демократическая литература 1860–1870 гг., в первую очередь творчество Салтыкова-Щедрина, Чернышевского и деятельность журналов радикального направления, и сатира 1905–1907 гг., представленная главным образом в сатирических журналах.

Имеются отдельные наблюдения над элементами эзоповского стиля в литературе XVIII века, начала XIX века, у Пушкина, но об ЭЯ, как он понимается в данной работе, в принципе можно говорить, лишь начиная с 1860‑х гг., соответственно, нас особенно интересуют исследования, посвященные этому и позднейшим периодам109.

7.2. Революция сняла цензурные ограничения на изучение творчества писателей-радикалов XIX века, а советская власть поощряла исследования в этой области как элемент широкой пропагандистской кампании по созданию идеологической базы для нового режима.

Началась работа по подготовке изданий Некрасова, Салтыкова-Щедрина, Чернышевского и других писателей этого ряда. Эзоповские тексты изучались и комментировались, при этом многие критики полагали, что проблема ЭЯ в русской литературе может быть решена в рамках традиционной экзегетики. Образцом такого наивного подхода могут служить рассуждения известного большевика Ольминского, который предлагал современным читателям читать произведения Салтыкова-Щедрина «вместе с человеком, знающим прошлое», так как в них «много намеков на тогдашние события»110. Примитивное понимание ЭЯ привело Ольминского к идее создания «Щедринского словаря»111. Подобный подход к ЭЯ как к примитивному шифру доминирует в советском литературоведении. Даже автор солидного исследования «Язык сатиры Салтыкова-Щедрина» А. И. Ефимов, тонко анализирующий семантику щедринских текстов, местами склоняется к той же однолинейной дешифровке, «переводу» лексики (особенно главы 1–3)112.

7.3. Ценной стороной работ К. И. Чуковского о Некрасове, шестидесятниках и сатирической журналистике времен первой революции, В. Е. Евгеньева-Максимова и М. В. Нечкиной по истории русской журналистики, А. И. Ефимова и С. А. Макашина о Салтыкове-Щедрине, группы саратовских ученых (Е. И. Покусаев, Б. И. Лазерсон, Л. Я. Паклина) о Чернышевском, Л. А. Евстигнеевой о журнале «Сатирикон» и ряда других с точки зрения ЭЯ является накопление большого фактического материала. К сожалению, лишь в немногих из этих исследований сделаны попытки если не типологического подхода, то хотя бы простой классификации эзоповских приемов в творчестве отдельных писателей.

8. Вероятно, первым, и до сих пор самым значительным, опытом в этом направлении следует считать два небольших исследования Чуковского: «Эзопова речь» (заключительная часть книги «Мастерство Некрасова») и «Тайнопись „Трудного времени“» (об эзоповском романе Василия Слепцова)113. Можно к этому прибавить, что первую попытку классификации эзоповских произведений «по приемам» Чуковский предпринял еще в 1925 г. в книге «Русская революция в сатире и юморе»114.

В «Тайнописи „Трудного времени“» Чуковский, декодируя и анализируя разнообразные эзоповские приемы, применяемые Слепцовым, показал художественную функцию ЭЯ в произведении, где он становится стилистической доминантой. Методологическое значение этой сравнительно небольшой работы состоит в том, что здесь показано, как важно последовательно увязывать анализ эзоповского текста с культурным контекстом эпохи появления произведения.

8.1. В последней главе книги о Некрасове Чуковский подошел вплотную к проблеме типологии ЭЯ как особой литературно-эстетической категории. На материале некрасовского творчества ему удалось затронуть многие аспекты изучения ЭЯ, из которых основными следует признать:

А) наличие двух типов ЭЯ – как художественного элемента литературного текста и как специального политического кода (ср. наши II.2.1 и след. и Главу VII);

В) невозможность ЭЯ вне социального контекста в двух планах: определяющая возникновение ЭЯ социальная среда и временность эзоповских контактов между Автором и Читателем (ср. III.6С);

С) системность эзоповской поэтики – что относится и к отбору поэтических приемов, классифицированных Чуковским, и к жесткой структуре эзоповского высказывания (ср. III.6А115).

В трех вышеприведенных пунктах мы попытались абстрагировать и сгруппировать идеи Чуковского относительно ЭЯ. У автора, чьи задачи отличались от наших, они изложены в свободной эссеистической форме, которая исключает строгую последовательность и при которой допускается метафоричность и приблизительность формулировок. Некоторые моменты освещены Чуковским с большей полнотой, другие, причем не менее существенные, лишь затронуты мимоходом. Почти исчерпывающе, во всяком случае по отношению к творчеству Некрасова, Чуковский анализирует поэтические тропы и функции, описывает различные типы иносказаний.

8.2. Много внимания Чуковский уделяет важнейшей проблеме культурно-исторического контекста, той общественной обстановки, в которой вырабатываются специальные приемы эзоповской кодификации. Речь идет не о создании словаря или своего рода «тюремной азбуки», как наивно полагал Ольминский, а о постоянных приемах структурного характера, зашифровке идей и воспитании эзоповского читателя.

…язык Некрасова, Щедрина, Чернышевского был во многих своих элементах, как мы видели, групповым, коллективным, в чем и заключалась его главная сила. (…)

Все дело было именно в школе, в воспитании читателя, в длительном и непрерывном воздействии на него революционных идей, прикрытых легальными формами речи, причем эти Формы, вследствие длительного их применения, с каждым годом все более совершенствовались, усложнялись, становились все более изощренными, гибкими116.

Чуковский упоминает и способность воспитанного таким образом читателя переводить в эзоповское наклонение некоторые произведения и вне зависимости от воли и намерений автора (ср. III.6С117) мимоходом, но проницательно он говорит и о внутренней структуре эзоповского высказывания, приводя прекрасный пример маркера (о маркере и экране см. II.2.5 и далее) – стихотворение Некрасова «Что ни год – уменьшаются силы…»:

Что ни год – уменьшаются силы.Ум ленивее, кровь холодней.Мать-отчизна! дойду до могилы,Не дождавшись свободы твоей!118

Эта элегия, в которой личные, лирические мотивы переплетаются с гражданственными (последние – в рамках дозволенного цензурой начала 1860‑х гг.), переводится в эзоповское наклонение одной маленькой деталью – датой ее написания, «1861». Если бы под стихотворением стояло «1851» или даже «1860», оно было бы не эзоповским, а просто лирико-гражданственным, но в 1861-м, когда, по словам Чуковского, «вся либеральная пресса кричала о том, что теперь-то для крестьян начнется долгожданная эра свободы»119, Некрасов говорил этой датой то, чего открыто сказать не мог: реформа свободы не принесла.

8.3. Чуковский вплотную подошел к разработке проблемы ЭЯ как художественной системы. В конце 1850‑х – начале 1860‑х годов он писал:

В ту пору из нее (эзоповской речи) уже выработался очень устойчивый, приведенный в стройную систему «язык», рассчитанный на многие годы тайного общения с читателями120.

Данная Чуковским с самого начала рабочая формулировка ЭЯ как художественного стилевого явления указывает на необходимость систематического исследования его в рамках стилистики:

(ЭЯ есть) стилеобразующий элемент его (Некрасова) творчества, который определился не столько системой его эстетических воззрений и вкусов, сколько теми условиями цензурного гнета, в которых ему, как и всем литераторам революционного лагеря, приходилось общаться с читателями121.

Мы можем только предполагать, почему Чуковский не предпринял основательного исследования стиля, образованного этим элементом, и сожалеть о