закрытыми глазами. Заходит Новицкая. Я приподнимаю веки и тут же снова зажмуриваюсь.

— Ты чего, как сомнамбула? — хмуро спрашивает она.

— Всю ночь не спал, под утро только домой пришёл.

— Веселился где-то?

— Нет, — качаю я головой. — …

— Нет, — зло повторяет Ирина. — Знаешь басню Крылова? Ты всё пела? Это дело. Так пойди же попляши!

— Не развлекался! — отрезаю я, понимая, к чему она клонит. — Занимался исключительно делами.

— Ну, иди, раз так, — сердито отвечает она. — Объясни это Пастухову.

— Так я уже всё ведь ему объяснил.

— Значит, не всё. Снова объясни. Я не шучу, он тебя реально вызывает.

— Кто? — не сразу соображаю я. — Пастухов что ли?

— Ну, а кто ещё? Иди, и лучше его сегодня не зли. Я только что от него пришла.

— А вот и он, — саркастически замечает Пастухов, когда я вхожу в его кабинет. — Вы только посмотрите!

— Здравствуйте, Борис Николаевич — отзываюсь я.

— Здравствуйте-здравствуйте, товарищ Брагин, — говорит Пастухов. — Ну, что вам сказать? По-моему, злоупотребляете вы терпением нашим.

Я пытаюсь понять, к чему он клонит.

— Кажется, пора вас с должности убирать. Не тянете вы, товарищ Брагин. Не тянете.

Что за хрень! Это я не тяну?!!!

— Да с чего бы это? — не могу я сдержаться.

— Да с того! — резко отвечает он. — Увольнять вас будем. Вместе с Новицкой! Оперативно и быстро!

6. Ку-ку, мой мальчик

Увольнять? Серьёзно? Что ещё за новости? Какое такое увольнение?

— Я вас не понимаю Борис Николаевич, — спокойно отвечаю я. — Вы не могли бы мне объяснить что я такого сделал или, наоборот, не сделал, что вы так рассердились?

— Самое главное, что ты сделал, опорочил честь комсомольца. На втором месте стоит непростительно медленное выполнение плана. Нам поручили наиболее ответственный участок работы, а у нас никаких внятных успехов до сих пор нет. Третье. И это просто ни в какие ворота! Комсомолец, работник аппарата ЦК не просто играет в карты на деньги, но ещё и сам содержит притон! Как такое вообще можно представить? Это какой цинизм нужно… Но это уже пусть соответствующие органы разбираются. Меня это уже не касается.

— Да вы что, Борис Николаевич, я там исключительно, как агент этих самых органов и состою. Как Штирлиц. Могу вам встречу с зампреда КГБ устроить… Да что там, могу и с председателем. Или с замминистра внутренних дел.

— Как агент? — переспрашивает Пастухов. — Ну, я не возражаю. Раз уж ты агент, тогда продолжай работать. Агентом. Но не в комсомоле. Всё, Брагин, разговор окончен. Да и о чём нам говорить? Работа завалена. Ты же агент, тебе некогда о патриотизме думать, надо шпионов ловить, или кого ты там ловишь. И это ещё не всё. Есть и четвёртая причина. Целых четыре причины! Как тебе такое? Четыре!!!

Он показывает мне четыре пальца, чтобы я сам увидел, как много существует резонов меня уволить. Увидел и ужаснулся.

— Четвёртая причина заключается в том, что я не желаю слышать вопли со стороны членов полит… — он спотыкается и многозначительно показывает пальцем в потолок. — Так и быть, пиши заявление по собственному и можешь без отработки, прямо с понедельника уже не выходить.

— А Новицкая здесь причём?

— Новицкая? Так от неё тоже толку мало. Работа медленно очень идёт. И вместо того, чтобы требовать от подчинённых самоотдачи, она им всячески потакает. Но это и понятно, учитывая, что будучи ещё первым секретарём горкома… крутила роман с несовершеннолетним. Да, Брагин? Не думал, наверное, что эти дела всплывут когда-нибудь? Ну, теперь зато будешь знать, что ни одна бумажка в нашем мире не исчезает. А однажды подшитая бумажка, живёт в веках. И у меня этих бумажек много.

— Стыдно, Борис Николаевич, сплетни распространять, тем более такие, низкого пошиба. Сплетни и голословные обвинения. И я не буду заявление писать. И она не будет. Увольняйте, если есть за что.

— Напишет, — беспечно кивает Пастухов и стучит пальцем по картонной папочке. — И ты напишешь. А если не напишете, значит будем подключать коллектив, рассматривать персональные дела, разбираться с товарищами, исключать из комсомола. У тебя, кстати, уже два выговора имеется, так мы ещё подкинем. Будешь злостным…

— Каких это два? — перебиваю я. — Один, и тот по надуманным причинам. Так я на вас в суд подам. И выиграю, без сомнения.

— Подавай-подавай. Ты же агент, тебе и карты в руки. Агент, понимаешь ли, 007… Джеймс Бонд, выискался.

— Ладно, — киваю я после небольшой паузы, как следует наглядевшись на папку по которой похлопывает Пастухов. — Хорошо, напишу заявление по собственному. Если не передумаете.

— Ха, — усмехается он.

— Но две недели отработаю. А Новицкая останется на своём месте.

Посмотрим, что можно сделать. В конце концов, можно и к главному управлению вернуться если Пастухов жёстко закусит. Выведем структуру из его ведомства и отдадим воякам. А может, Чурбанова подключим или даже самого дорогого Леонид Ильича…

— По Новицкой ещё подумаю, — кивает он.

— До свидания, в таком случае…

Я выхожу из его кабинета и шагаю в свою сторону. Кто же, интересно, так мной недоволен, что Пастухова вздрючил? Неужели Черненко? Чем я ему так уж насолил? Не по-советски веду себя… Да, есть такое дело. Если ничего не изменится, то после смерти Брежнева он меня пережуёт… Но не торопитесь, Константин Устинович, у меня же сейчас будет бронебойное орудие. Правда, Андропян тип мутный, и что у него в голове, хрен знает… Но попробовать стоит. Вот честное благородное, стоит.

Я захожу к себе в кабинет и… Ты-дыч… у меня челюсть отвисает до пола, как во вражеских американских мультиках. За моим столом сидит…

— Чур меня! — восклицаю я и поворачиваюсь к левому плечу. — Тьфу-тьфу-тьфу! Ирина Викторовна, принесите кадило, пожалуйста.

Она тоже выглядит удивлённо. Сегодня суббота, ребят нет, и только мы как папы карлы, пришли пахать. А у нас тут сплошные испытания. То начальник с грязью смешивает, то вот призраки восстают из… грязи же, кстати.

А призрак этот сидит с весьма довольной рожей. Улыбается, скотина. И ничего-то ему не делается. Сусловский выкормыш… Ах, вот оно в чём дело…

Я