Из ЦКБ еду домой. А там меня ждёт Платоныч. Мы договаривались встретиться. Заодно всё и обсудим. В тесном семейном кругу. Выглядит он, правда не слишком радостным.

— Случилось что-то? — спрашиваю я.

— Ну, кое-что есть, — соглашается он. — В понедельник Ева приедет.

— Да, — киваю я, это я помню. — Будет с «Союзхимэкспортом» контракт подписывать на селитру и карбамид.

— Ну да, план был такой.

— Был? — удивляюсь я. — Как был? На нас… вернее на Еву уже аккредитив выставили. Она должна будет гарантийное письмо привезти.

— Привезёт, — соглашается Большак. — С этим проблем нет.

— А с чем есть? — хмурюсь я.

Вроде бы уже ничем меня из равновесия не вывести. Уже и уволили и сегодня и о судьбе миров поговорили, что ещё-то? Казалось бы не вывести, а вот поди ж ты… Сердце неприятно сжимается. Вообще-то это наш первый контракт. И первоначальный план никто не отменял. Получится с Андроповым спасти мир — отлично. А если нет, что, в общем-то весьма и весьма возможно, учитывая, сколько остаётся времени, у нас есть план и деньги на его реализацию…

— С объёмами проблемы.

— То есть? — не понимаю я. — Объёмы ведь уже подтверждены.

— Мне позвонил секретарь ЦК по сельскому хозяйству и потребовал, чтобы все объёмы были направлены на внутренний рынок.

— Так там и говорить-то не чем. Ты ему сказал, что речь идёт всего о нескольких маршрутах?

— Ни одного килограмма, — качает он головой. — Ни одного.

— Это Горбач что ли? — восклицаю я.

— Он самый, — кивает дядя Юра. — Сказал, партбилет положу, если хоть один вагон отгрузим.

Нет, ну твою дивизию! От этого Горбача одни убытки.

— Сейчас позвоним ему, — киваю я и достаю его визитку. — Будем как-то выкручиваться. Да?

7. Состояние непокоя

— Здравствуйте, Михаил Сергеевич. Это Егор Брагин, мы с вами в ГДР ездили.

— Здравствуй, Егор, рад тебя слышать, — говорит Горби.

— Извините, что поздно.

— Для меня это не поздно. Я только что приехал из ЦК.

— Понимаю, — отвечаю я. — Я, на самом деле, звоню вас поприветствовать, можно сказать, соскучился. Хочу с вами встретиться. У меня есть для вас кое-что интересное.

— Правда? Что же это такое?

— Э, нет, извините, — смеюсь я. — По телефону не могу сказать.

Он настораживается. Ну, а что, пусть. Про чемоданчик-то небось слыхал уже.

— Да? — немного растерянно восклицает он. — Ну, что же можем завтра встретиться, если хочешь. Я буду на работе. Или это конфиденциальный вопрос?

— Нет-нет, ничего секретного. Визит вежливости. Меня с утра на Лубянку вызывают, поэтому, скорее всего, только после обеда освобожусь. Но если бы вы нашли для меня пару минуток, был бы благодарен.

— Конечно, какой разговор, — говорит он бодро, но с едва различимыми оттенками рассеянности.

Озадачил я его. И разговор нетелефонный, и на Лубянку вызывают. Что же это за сигналы такие, да? Подумай-подумай голубчик, может, решишь чистосердечно во всём признаться?

— Наташ, — говорю я, повесив трубку. — Я голодный, как крокодил. Вы уже поели с дядей Юрой?

— Нет, Юрий Платонович отказался, — мотает головой Наташка.

— Я уже ужинал, — улыбается он. — Спасибо. А зачем тебя на Лубянку? Это в КГБ что ли?

— А вот пойдём за стол, — отвечаю я, — тогда скажу. Только ещё звоночек сделаю.

Я набираю телефон Лены Ивановой.

— Алло… — снимает она трубку.

— Лен, привет, это Брагин. Слушай, не в службу, а в дружбу, найди мне адрес и телефончик Панчишина.

— Это ещё кто такой? — удивлённо спрашивает она.

— Да ладно, ты же знаешь, это завотделом… каким не помню. Короче, наш это чувак, цековский.

— Да, поняла, вспомнила уже, — не слишком радостно отвечает она. — Тебе когда надо?

— Сегодня, Лен.

— Не смешно, Брагин, — хмыкает она.

— Знаю, но вот очень надо, — говорю я до невероятности милым голосом.

— Это будет очень трудно, — задумчиво отвечает она. — Если вообще возможно.

— Лена, — говорю я на это совершенно серьёзно. — А ты думаешь импортный бюстгальтер тебе было легко доставать?

— Что⁈

Повисает пауза и мы одновременно начинаем ржать.

— Ну, ты Егор и фрукт. Тоже мне, вспомнил. Ладно, постараюсь.

— Спасибо, Лен. Вот за что я тебя люблю, так это за границы.

— Какие ещё границы? — настораживается она, ожидая подвоха.

— За границы, которых для тебя не существует, вот за какие. Всё, звони, как найдёшь. В любое время дня и ночи. Поняла?

— Посмотрим, что можно сделать.

Мы идём на кухню. Запах здесь стоит восхитительный.

— Жареное мясо! — восклицаю я. — Женщина, подай мне мамонта! И не жалей картошки!

Голодному человеку этот аромат слаще всего на свете.

— Так, что за разговорчики! — шутливо возмущается Наташка. — Советская женщина самая равная в мире! И нечего делать шовинистские намёки на кухонное предназначение женского пола!

— Сексистские, — улыбаюсь я.

— А ещё и неприличные слова, — качает она головой и я, подкравшись легонько целую её в шею.

Она тут же вспыхивает:

— Ну… ну, ты чего…

— Дядя Юра, можешь кофеёк сварить? А то мы с Натальей Геннадьевной не умеем такой, как ты делаешь.

— Чего так официально? — притворно-коварно улыбается Наташка. — И что там за любовь такая, не ведающая границ, а Егор Андреевич?

— Ну вот всё слышит, как жить, Юрий Платоныч, — качаю я головой, — в условиях тотального контроля и отсутствия свобод? Разве это не является базовой человеческой потребностью?

— Бегая за потребностями можно и голодным остаться, — философски замечает Наташка.

— Хлеб на свободу будешь менять? — усмехается Платоныч.

— Да здравствует колбаса и свобода! — провозглашаю я и сажусь за стол.

— И свиные отбивные, — добавляет Наташка, доставая три тарелки.

Большак пропускает чарку и соглашается на ма-а-а-ленькую отбивную и совсем немного жареной картошки.

— Зря, дядя Юра, — подмигиваю я. — Проси сразу побольше. Такой картошечки, как Наталья жарит, ты ещё не едал. Добавки не будет, так что бери сразу.

— А устрицы где? — возвращает он мне мою