вспыхнул — он хотел произнести горячую речь о том, что Советское правительство России первое провозгласило независимость Финляндии, о том, что буржуазия, так добивавшаяся этой независимости, испугалась и продала ее кайзеру, о том, что Советская Россия — отечество пролетариев всего мира.

Но, помня наставления Коскинена о конспирации, он сказал:

— Я, господа, думаю — небольшая война нам не помешала бы. Россия слаба, карелы, наши братья, ждут не дождутся освобождения, и, наконец, наши собственные рабочие очень распустились — болтают невесть что, их можно было бы в этой войне снова хорошенько проучить.

— Правильно, молодой человек, — обрадовался первый собеседник.

Остальные замолчали.

— Посмотрите, вот мой завод, — показал один из собеседников.

Мимо поезда пробежал, дымя двумя трубами, небольшой лесопильный заводик.

Лундстрему стало не по себе, и он вышел в тамбур, чтобы выкурить сигарету.

— Этот молодой человек до некоторой степени прав, — сказал заводчик. — Рабочие действительно распустились.

Его собеседник укоризненно покачал головой:

— Такой молодой и такой реакционер. В наше время молодежь была другая.

И он задумался, вспоминая дни своей молодости.

В одном из вагонов этого поезда ехал Инари.

Инари не старался разгадать, в чем состоит дело, руководителем которого назначался он. Если Коскинен ему не сказал — стало быть, не пришло еще время говорить об этом. А сейчас об этом думать напрасно, лучше всего отдохнуть, заснуть, потому что предстоит работа трудная и опасная.

Однотонное дребезжание колес наводило бестолковую дремоту.

Коскинен сидел в соседнем вагоне и снова и снова обдумывал свой план, уточняя его и проверяя. Он закрывал глаза, и перед ним вставала карта местности: и узкие змейки речушек, и голубые кляксы озер. Да, все было в порядке.

Он открывал глаза и видел, как мимо окон бежали унылые скалы в предосенней настороженной тишине.

Коскинен был весь полон предстоящим делом. Он волновался. Ему казалось, что поезд идет очень медленно.

Он думал, что дело должно выйти, что все зависит только от него самого, его энергии, умения, настойчивости, от его товарищей. Он снова перебирал в уме все достоинства и недостатки Инари, Лундстрема, Олави и снова убеждался в том, что дело выполнимо. Потом опять его одолевало раздумье.

А на соседних лавках пассажиры вытащили замусоленные карты и принялись резаться в двадцать одно. Сначала игра шла мирно. Но скоро голоса зазвенели обидой. Все громче и громче раздавались в вагоне ругательства.

Один игрок назвал другого шулером, тот не стерпел оскорбления, и колода карт полетела в лицо обидчику.

Завязалась драка. Один пассажир бросился за кондуктором. Тот, кого обозвали шулером, вытащил финский нож и, размахивая им, стал пробиваться к выходу. Но дверь загородил подоспевший обер-кондуктор.

Коскинен не заметил, как был нанесен удар, он увидел залитую кровью руку обер-кондуктора. Тот, кому брошена была в лицо колода, схватил за плечи партнера и громко закричал: «Режут!»

Поезд медленно подходил к станции.

На свистки в вагон явились два полицейских.

Они заперли двери. Один пассажир с коротко подстриженными усами должен был выйти на этой станции. Теперь он бешено ругался, тыча в лицо всем свой документ, придерживая другой рукой плетеную корзину. Полицейским, закручивавшим за спину руки картежникам, было не до него.

Поезд медленно отошел от станции. Пассажиру так и не удалось выйти.

Когда двое буянивших картежников были связаны, полицейские, вытирая пот, начали писать протокол.

Один из них поднял карты с пола и стал внимательно их осматривать. Карты были крапленые.

— Я и то смотрю: что он всегда к восемнадцати даму прикупает, — возмутился один из связанных.

Полицейский медленно, методически обыскал арестованных и у каждого из них обнаружил по колоде крапленых карт.

Публика заволновалась.

Один из пассажиров, проигравший за полчаса четыреста марок, завопил, что у шулеров, наверно, в этом вагоне есть сообщники.

— А это мы сейчас проверим, — сказал старший полицейский и потребовал, чтобы все находящиеся в вагоне пассажиры предъявили свои документы.

Третьим на очереди был Коскинен.

Он спокойно улыбнулся, уверенно достал из внутреннего кармана бумажник, раскрыл его с некоторой шутливой самоуверенностью, как бродячие коробейники раскрывают свои богатства перед бедным торпарем, и вытащил свой документ. Заверенная точной печатью бумажка удостоверяла, что «господин Коскинен является агентом тайной полиции г. Выборга» и что управление тайной полиции просит «оказывать г. Коскинену содействие при исполнении возложенных на него поручений».

Полицейский с уважением возвратил бумажку Коскинену и продолжал свой обход.

Документ человека с коротко подстриженными усами неожиданно взволновал полицейского.

Он бросил тревожный пристальный взгляд на Коскинена: лицо Коскинена было спокойно-серьезным. Человек же с коротко подстриженными усами явно волновался.

— Покажите ваш документ, — еще раз потребовал полицейский, и Коскинен спокойно достал свой бумажник.

Удостоверение человека с коротко подстриженными усами также говорило, что его владелец и предъявитель является сотрудником тайной полиции города Выборга. Оно отличалось от удостоверения Коскинена лишь отсутствием последней фразы, призывающей оказывать содействие.

— Один из этих документов фальшив, должно быть, — сказал старший полицейский.

И человек с коротко подстриженными усами взволновался еще больше.

— Почему? — воскликнул он.

Коскинен подумал, что, может быть, сейчас лучше всего броситься на площадку и на всем ходу соскочить в бегущий мимо поезда сосновый лес. Но дверь была заперта, и он никому из товарищей не рассказал сути предстоящего дела. Поэтому он спокойно стал развязывать кисет, пахнувший дорогим табаком.

— Потому, — объяснил тихо старший полицейский, — что на документе, помеченном более поздней датой, порядковый номер меньше, чем на документе, помеченном ранней датой.

Коскинен спокойно молчал. Когда старший полицейский еще раз пристально посмотрел на него, Коскинен как-то по-особенному, по-дружески подмигнул.

Человек с коротко подстриженными усами неприлично и подозрительно кипятился:

— Я сойду на остановке и буду телеграфировать об этом безобразии. Разве вы не видите, что на моем документе дата март, а на его — май. Моя более ранняя — значит точнее.

— Я не рекомендовал бы его отпускать одного на станцию, — спокойно заметил Коскинен, — тем более что свою остановку он уже проехал!

И он молча указал полицейскому на строку своего документа, где говорилось о содействии. Этих строк во втором документе не было.

Полицейский вспомнил о бурных протестах пассажира и его желании выйти из вагона, когда появилась полиция. И это, должно быть, решило все, тем более что Коскинен, спокойно наклонившись к уху старшего, прошептал:

— Можете сослаться в случае чего на меня. Запомните адрес: Улеаборг, полицейское управление, — там я пробуду две недели!

На первой же остановке полицейские увели с собой двух молчавших шулеров и горячо протестовавшего агента охранки.

Оставшиеся пассажиры подозрительно смотрели на Коскинена. Один из них сказал презрительно:

— Шпик.

Коскинен вытащил