Тут он вернулся к своей толстой папке с бесчисленными примерами и показал еще одну страницу. Все эти страницы содержали аналогичные истории, и каждую из них он собирался изложить мне. Но тут я его остановил. Я понял, что, если дать ему продолжить, мы там всю ночь проторчим. Масштаб мошенничества – и объем вложенной туда энергии – потрясал воображение. В Афинах я несколько раз испытывал новое для журналиста чувство: полное отсутствие интереса к очевидной сенсации. Я общался с теми, кто знал внутренние механизмы греческого парламента: известный банкир, налоговый инспектор, заместитель министра финансов, бывший член парламента. Я открывал блокнот и начинал записывать рассказы, которые они выплескивали на меня. Скандал за скандалом. Через 20 минут мне это надоедало. Их попросту было слишком много: их хватало не на книгу, а на целую библиотеку.

Греческое государство было не только порочным, но и разлагающим. Если постичь механизм его работы, можно понять и феномен, который иначе казался бессмысленным: грекам трудно хорошо отзываться друг о друге. По отдельности греки оставляют о себе дивное впечатление: они веселы, дружелюбны, умны и общительны. Проведя более 20 интервью, я решил: «Какие чудесные люди!» Они не любят хвалить других: в Греции вы очень редко услышите, как один грек открыто восхищается другим за его спиной. Любой успех воспринимается с подозрением. Каждый совершенно уверен, что другие либо не платят налогов, либо подкупают чиновников, либо берут взятки, либо занижают стоимость недвижимости. И это полное отсутствие веры друг в друга имеет обратную связь. Эпидемия лжи, жульничества и воровства создает невыносимые условия для гражданского общества, а его разрушение, в свою очередь, способствует дальнейшему распространению лжи, жульничества и воровства. Не доверяя друг другу, они доверяют лишь самим себе и своим семьям.

У греческой экономики коллективистская структура, но по существу страна демонстрирует полную противоположность коллективизму. Ее реальная сущность: каждый за себя. И в эту систему инвесторы вложили сотни миллиардов долларов. А кредитный бум довел страну до грани, до полного морального упадка.

НИЧЕГО НЕ ЗНАЯ О ВАТОПЕДСКОМ монастыре помимо того, что в абсолютно коррумпированном обществе его почему-то отождествляют с душой коррупции, я отправился на север Греции в поисках горстки монахов, которые нашли новые, более совершенные методы работы в рамках греческой экономики. Первый этап путешествия был довольно легким: самолет до второго по величине греческого города Салоники, далее автомобиль, с бешеной скоростью летящий по узким дорогам, и ночь в неожиданно превосходном для такого захолустья отеле под названием Eagles Palace, который изобиловал болгарскими туристами. Единственная сотрудница отеля, оказавшаяся самой предупредительной из всех, которых мне довелось встретить на своем пути (спросите Ольгу), вручила мне стопку книг и позавидовала моей возможности попасть в монастырь. Ватопедский монастырь, наряду с 19 другими, был построен в X в. на полуострове Гора Афон, имеющем размеры 60 км в длину и 10 км в ширину и расположенном в северо-восточной части Греции. Сейчас Афон отгорожен от материка длинным забором, так что добраться туда можно только по воде, что делает полуостров неким подобием острова. Женщинам на этот остров хода нет – не допускаются даже животные женского пола, за исключением кошек. Официальная история приписывает этот запрет желанию церкви почитать Богоматерь; неофициальная версия состоит в том, что монахи пристают к посетительницам. Запрет действует уже 1000 лет.

Этим и объясняются пронзительные крики, которыми утром сопровождается отплытие от причала ветхого парома, битком набитого монахами и паломниками. Десятки женщин собираются там, чтобы покричать во всю мощь своих легких, но делают это столь добродушно, что мне не понять, сокрушаются они или радуются по поводу невозможности сопровождать своих мужчин. Как сообщила мне Ольга, часть пути в Ватопед придется преодолеть пешком, и люди, которых она провожает на святую гору, обычно не берут с собой такие принадлежности современного мира, как чемодан на колесах. Тогда я взял лишь пластиковый пакет из Eagles Palace с запасным бельем, зубной щеткой и пузырьком снотворного средства.

Паром три часа пыхтит вдоль скалистого, заросшего лесами, но более ничем не примечательного побережья. По пути он останавливается у монастырей, чтобы высадить монахов, паломников и гастарбайтеров. При виде первого из них у меня захватывает дух. Состоящий из множества построек монастырь являет собой потрясающее зрелище: создается впечатление, что некто взял Ассизи, Тоди или другой старинный городок из холмистой центральной Италии и перенес его в эту глухомань. Если заранее не знаешь, что тебя ждет на горе Афон (которую восточная православная церковь уже более 1000 лет считает самым святым местом на земле и которая большую часть этого времени имела символическую связь с византийскими императорами), то эти монастыри вызывают потрясение. Они не имеют ничего общего со скромностью и явно соперничают друг с другом своей грандиозностью, замысловатостью и богатым украшением. В былые времена они постоянно подвергались набегам пиратов, и это вполне понятно: для пирата не грабить – все равно что лицо потерять.

В мире существует множество мест, где можно обойтись без знания греческого, и одно из них – Афины. Но совсем другое дело паром на Афон. Меня выручает один молодой человек, который говорит по-английски. На мой неискушенный взгляд, он выглядит как обычный монах: длинная темная ряса, длинная темная косматая борода, печать неприветливости на лице, которая при общении исчезает. Он замечает, что я смотрю в карту с миниатюрными изображениями монастырей и пытаюсь определить, где же мне, черт побери, сходить. Тогда он представляется. Его зовут Цезарь; он румын, сын сотрудника тайного отдела полиции по борьбе со шпионажем в кошмарные времена режима Николае Чаушеску. Ему удалось сохранить чувство юмора, и это кажется мне настоящим чудом. Цезарь объясняет мою ошибку: никакой он не монах, а обычный румынский священник на отдыхе. Он приехал из Бухареста с двумя огромными чемоданами на колесиках с целью провести летний отпуск в одном из монастырей. Три месяца на хлебе и воде без женщин в обозримом пространстве – вот его представление об отдыхе. Ему мало мира без горы Афон.

Цезарь чертит небольшую схему, которая должна помочь мне добраться до Ватопеда, и дает общее представление о местности. Сам факт отсутствия у меня бороды уже свидетельствует о том, что я мирянин, поясняет он, а уж моя сиреневая рубашка Brooks Brothers и вовсе в глаза бросается. «Но они привыкли к посетителям, – сказал он, – так что проблем не должно быть». После некоторой паузы он спрашивает: «Но какова ваша религия?»

– У меня ее нет.

– Но вы верите в Бога?

– Нет.

Он немного подумал.

– В таком случае, я почти уверен, что вас не впустят.

Наступает пауза. «С другой стороны, а будет ли вам от этого хуже?» – хмыкает он.

Через час я схожу с парома, в руках только пакет из Eagles Palace и небольшая схема Цезаря, а он по-прежнему повторяет шутку собственного сочинения: «Будет ли вам от этого хуже?» – и с каждым разом смеется все громче.