Мы пролежали так, не шевелясь, довольно долго. Я слышала, как выравнивается его дыхание, как громко, намного громче и чаще, чем мое, бьется его сердце. Неожиданно для себя самой я вдруг сказала:

– Никогда больше так не делай!

– Что – не делать? – подняв от подушки лицо, глухо спросил он.

– Позволь себе расслабиться только после того, как женщина получила удовольствие. Это закон, который не обсуждается. Его невозможно обжаловать или изменить. Его только можно нарушить, но за это ты будешь наказан.

Он приподнял голову, недоверчиво посмотрел на меня, увидев, что я улыбаюсь, засмеялся.

– Извини, но я так тебя хотел, – он положил руку мне на грудь и сжал ее. – И опять хочу...

Я целовала его долго, так долго и так глубоко, что в какой-то момент поняла, что перестала дышать. На секунду я оторвалась от его губ, сделала несколько судорожных вдохов и выдохов и снова вернулась в эту головокружительную влажную глубину. А еще через минуту мы скатились с кровати на ковер, и я, пораженная столь быстрым его возрождением, сама теряла ощущение реальности от налетевшей на меня волны желания и страсти.

Этот ребенок оказался удивительным любовником. В нем скопилось столько юношеской энергии, столько мужской нерастраченной силы! Он поразительно быстро зажигался, доходил до вершины чувств, казалось, что в этот момент от напряжения с ним произойдет что-то страшное, затем долго, с криком боли и удовольствия сгорал, но очень скоро возрождался заново.

И с каждым разом, казалось, у него прибавлялись силы.

Мы не спали всю ночь. Дэвид иногда ненадолго забывался, но стоило мне сделать движение или слишком громко задышать, он тут же открывал глаза, тянулся ко мне, сонный, расслабленный, и все начиналось сначала.

– Лиза! Лизочка, посмотри на меня! Ну открой глазки! Пожалуйста! Ли-и-из, ну прошу тебя!

Катя держала двумя руками лицо Лизы и видела как слезы, капая на застывшие губы подруги, скатывались по ее подбородку вниз.

– Лизка, я вернулась! Я же обещала тебе, что вернусь через час! Даже часа не прошло – а я уже здесь! На улице так погано, ветрище, снег метет... Я поняла – заработать сегодня не получится... и помчалась к тебе! Лизка! Ну открой глаза! Посмотри на меня!

Она замерла, пытаясь уловить дыхание Лизы, но та была без движения, только выпущенная из Катиных рук голова скатилась на бок. Катя легла рядом, прижалась к непривычно вялому, укрытому кучей тряпья худенькому телу подруги, и затихла.

Обняв одной рукой Лизу, она вдруг почувствовала, что ее пальцы окунулись во что-то липкое. Катя резко села и увидела на пальцах кровь. Как же так, ведь Лиза сказала, что кровотечение остановилось. Она ее обманула. Надо срочно найти врача. Но где? В больницу Лиза категорически отказывалась идти, потому что там наверняка сразу поймут, что у нее ножевая рана, и вызовут милицию. Но Катя не может допустить, чтобы Лиза умерла. Пусть милиция ищет этого гада, Валеру. Это он пырнул ее ножом.

Накинув куртку, Катя выбежала из квартиры.

Они познакомились больше года назад в Петербурге. Катя уже третий день бродила по этому сказочному городу, как во сне. Ей нравилось здесь все – улицы, старинные дома, парки со статуями, ей казалось, что она попала в ожившую сказку. Девочка думала, что проведет здесь не больше двух дней, но никак не могла решиться снова сесть в поезд и уехать.

Петербург готовился к встрече Нового года, витрины магазинов были празднично украшены, питерцы запасались продуктами, подарками и были как-то по-особенному веселы и добры. Это выгодно отличало их от хмурых, равнодушно злых москвичей. Катя старалась не думать о доме, о том, что там наверняка тоже возбужденно суетятся... Хотя трудно себе представить, что мама в эти дни помнит о приближающихся праздниках.

Мама. Дорогая мамочка... Папа...

Катя решила бежать из дома через два месяца после того, как они окончательно вернулись в конце августа с дачи домой в Москву. Она откладывала деньги, выбирала маршрут. Как назло, мама все время за ней следила, словно чувствовала, что дочка задумала что-то нехорошее. Она вообще последнее время была очень подозрительной, Катя часто заставала ее у себя в комнате. Мама проверяла ее сумки, белье, задавала постоянно вопросы, есть ли у дочки мальчик и что она с ним делает. А папа... Папа был таким, как всегда, может быть, даже чуть ласковее.

В среду, пятнадцатого декабря она проснулась с мыслью, что именно сегодня выйдет из дома и уже больше никогда сюда не вернется. Ей снова стало страшно, захотелось броситься к маме, все рассказать и сказать, что она не хочет уходить.

Но квартира была пуста. Странно, что мама ушла в такую рань и не разбудила ее в школу, как обычно. В кухне на холодильнике висела записка:

«Катюня, мчусь наводить последний марафет в проекте. Помнишь, сегодня сдача. Начало в 6:00. Не опаздывай, а то пропустишь самое главное: как твою маму на руках будут носить. Или метлой по шее! Встретимся вечером. Целую. М.»

Катя пошла в школу, но со второго урока ушла. Сходила в кино, затем слонялась по морозным улицам, сидела в Интернет-кафе, сочиняя родителям записку. Но так ничего и не отправила. К шести вечера подошла на Кузнецкий, к дому, где на втором этаже ярко горели окна. Там счастливая мама сдавала проект – двухэтажную стекляную коробочку, в которой когда-нибудь будут жить веселые дети. Мама была архитектор, но, с тех пор как родилась Катя, не работала. Это был ее первый проект после долгого перерыва.

Ко входу подьехал черный длинный автомобиль. Эту машину Катя узнала бы из тысячи. Из нее вышел Николай, папин шофер, и, слегка склонившись, открыл дверь. Папа несмотря на мороз был без пальто, просто в костюме, и с огромным букетом цветов. Он часто шутил: машина с шофером позволяет ему экономить на дубленках.

Увидев отца, Катя поняла, что если хочет бежать, то не должна подниматься наверх и встречаться с родителями. Особенно с отцом. Она его всегда боялась, хотя мама, смеясь, говорила: если бы твой папа меня любил так, как тебя, я бы... И почему-то не продолжала. Наверное, не знала, что с этой любовью делать.

Катя дождалась, пока отец скроется в подьезде, повернулась и, глотая слезы, двинулась к метро. Дома она уложила вещи, взяла деньги, которые копила эти несколько месяцев, прихватила домашние (их мама держала в вазе на комоде «на всякий пожарный»), легла одетая на кровать, поплакала, затем встала и написала записку: «Мамочка и папочка! Я вас очень люблю. Катя». И прикрепила ее на холодильнике.

На Ленинградском вокзале она купила билет на поезд в Питер и уехала.

Первые два дня в чужом городе Катя почти не спала. Пока было светло, гуляла в центре по улицам, в основном по Невскому, который был близко к вокзалу, греться заходила в открытые подьезды, кафе или музеи. Но вечером становилось плохо. Город пустел, и все закрывалось. Катя шла на Московский вокзал, где долго искала место, чтобы хоть немного поспать. Она старалась держаться ярко освещенных мест из страха, что на нее нападет какой-нибудь такой же, как она, бомж, или арестует милиционер.