— С огромной, вот какой!- говорю я.- Тебе не по зубам. Там, может, все спэклы планеты собрались! Всех тебе никогда не перебить!

— Пушки против стрел, мой мальчик.- Мэр переводит взгляд на меня. — Ни их распрекрасное новое оружие, стреляющее огнем, ни эти белые жезлы не сравнятся с пушками. А пушек у них нет. И летающих кораблей тоже.- Он кивает на восток.- Такшто силы примерно равны.

— Тогда тем более надо положить этому конец.

— Тогда тем более надо сражаться, мой мальчик! На этой планете нет места для двух равных сил.

— Но если мы…

— Нет, — напористо перебивает меня он. — Ты же не просто так меня освободил. Ты поставил условие: сделать этот мир безопасным для Виолы.

На это мне нечего ответить.

— Я принял твое условие, и теперь ты должен предоставить мне свободу действий. Благодаря мне Новый свет станет безопасным для Виолы и для всех нас. Ты позволишь мне это сделать, потомушто сам не можешь.

Я вспоминаю, как солдаты беспрекословно выполняли его команды и шли на верную смерть, только потомушто он им так сказал.

И он прав, я в самом деле на это не способен.

Он мне нужен. Ужасно, но это так.

Я отворачиваюсь, закрываю глаза и прижимаюсь лбом к Ангаррад.

Я — круг, круг — это я.

Владеешь Шумом — владеешь собой.

Но если я контролирую себя…

То, может, смогу контролировать и его.

— Может, — кивает мэр. — Я всегда говорил, что в тебе есть сила.

Я смотрю на него.

Он по-прежнему лыбится.

— А сейчас, — говорит он, — дай отдых лошади и отдохни сам.

Мэр принюхивается к воздуху, в котором теперь, когда не думаешь о смерти каждую секунду, уже начинает чувствоваться мороз. Потом поднимает глаза на вершину холма: из-за гребня выбивается свет спэчьих костров.

— В первом сражении мы победили, Тодд. Но война только начинается.

Земля ждет. Я жду вместе с ними.

И горю ожиданием.

Ведь мы разбили врага. У подножия их собственного холма, на окраине их собственного города, мы взяли вражескую армию в кольцо. Они были в смятении и почти не могли сопротивляться…

Битва подходила н концу. Мы их разбили.

Но потом почва вскинулась под ногами и подняла нас в воздух.

Мы отступили. Бросились бежать по завалам и разбитой дороге — обратно на вершину, залечивать раны и оплакивать погибших.

Но победа была близка. Таи близка, что я успел ощутить ее вкус.

Я чувствую его до сих пор, когда смотрю на долину внизу, где люди Бездны разбивают лагерь, залечивают раны и хоронят своих мертвых, небрежно сваливая наших в кучи.

У меня перед глазами — другие кучи, в другом месте.

Я горю от этих воспоминаний.

А потом, сидя на вершине холма, я кое-что замечаю — рядом с тем местом, где река с грохотом падает в нижнюю долину. Огонек, парящий в ночном небе.

Он наблюдает за нами. Наблюдает за Землей.

Я встаю и отправляюсь на поиски Неба.

Я иду по дороге вдоль реки, вглубь нашего лагеря. Свет костров не пускает сюда черноту неба. Над ревущей рекой в воздухе стоит влажная дымка, и из-за горящих костров все вокруг словно бы светится. Земля наблюдает за мной, и я петляю меж ними — лица дружелюбные, хоть и усталые после битвы, голоса широко открыты.

Небо?- показываю я голосом на ходу. — Где Небо?

В ответ они показывают мне путь среди костров, замаскированных биваков, кормушек и загонов для бэттлморов…

Бэттлморы, шепчут вокруг — с потрясением и даже отвращением, — потому что это слово не из языка Земли, а из языка врагов, Бездны. Я прикрываю его другим, более громким: Небо?

Земля продолжает указывать мне путь.

Но не сомнение ли я слышу в их готовности помочь? Ведь в конце концов — кто я такой?

Герой? Спаситель?

Или проигравший? Угроза?

Начало я или конец?

Действительно ли я — Земля?

Если честно, ответов я не знаю.

Но мне продолжают указывать путь, и я петляю по тропам, чувствуя себя листком, плывущим по течению реки — вернее, над ним.

Но не с ним.

Земля начинает передавать вперед весть о моем прибытии.

Возвращенец, поназывают они друг другу. Возвращенец идет.

Так они меня назвали. Возвращенец.

Но у меня есть и другое имя.

Мне пришлось выучить, как Земля называет все вокруг, извлечь слова из их бессловесного языка, из единого и великого гласа Земли, чтобы научиться его понимать.

Люди не называют нас Землей. Они придумали нам другое имя, которое услышали при первой попытке контакта. Но услышали они неверно, а мы не стали их поправлять: Возможно, оттуда и пошли все беды.

«Бездна» — так мы называем людей, паразитов, которые явились ниоткуда и стали присваивать себе наш мир, убивая Землю тысячами и десятками тысяч. Потом мы заключили соглашение, которое навсегда разделило Землю и Бездну.

Если не считать Землю, которую оставили позади. Землю, по условиям мирного договора порабощенную Бездной. Землю, которую больше не называли Землей, которая сама перестала быть Землей и даже вынуждена была перенять язык Бездны. Эту Землю — позор Земли — стали называть Бременем.

Но потом Бездна уничтожила Бремя. Целиком. За один кровавый полдень.

Еще есть я — Возвращенец. Меня назвали так не только потому, что я единственный из Бремени, кому удалось выжить, но еще и потому, что с моим возвращением Земля после долгих лет мира вернулась на этот холм, заняла позиции и готовилась нанести удар. Нас стало больше, оружие у нас лучше, и Небо тоже лучше.

Все это — благодаря Возвращенцу. Мне.

Но мы остановили наступление.

Возвращенец идет, показывает Небо, когда я его нахожу. Он стоит ко мне спиной и показывает это Проводникам, сидящим полукругом перед ним. Еще он показывает послания для остальной Земли, но так быстро, что я не успеваю уловить их смысл.

Возвращенец вспомнит язык Земли, показывает мне Небо, заканчивая общение с Проводниками и поворачиваясь ко мне. Всему свое время.

Они и так меня понимают, показываю я в ответ, оглядываясь на Землю. Они сами используют эти слова, когда творят со мной.