Огласив грядущие перспективы, он отпустил мою руку и толкнул так, что я буквально влетела в свое кресло.

Гости продолжали сидеть и есть, словно ничего не произошло. Жестокость, побои, брань оставили их совершенно равнодушными. Они двигали челюстями с еще большим аппетитом.

Рука болела – фиг пошевелишь.

– Жри! Быстро! – ткнул Боунс пальцем в мою тарелку.

Я подчинилась. Вилку пришлось держать в левой руке; впрочем, у меня улетучились даже остатки аппетита. Я едва сдерживала слезы: суровая истина заключалась в том, что меня прямо сейчас изнасилуют сразу четверо.

Я сидел в комнате напротив камина и глядел на танцующие языки пламени. Дрова потрескивали, иногда вспыхивали искры. Окрестности тонули в тумане. Зима никак не хотела отступать, а солнечных дней почти не выдавалось.

Я налил себе еще бренди из стоявшего рядом на столике графина. С каждым глотком я погружался во все более и более глубокое оцепенение. Бренди был великолепен – прекрасно выдержан и приятен на вкус. Лучшего, пожалуй, я не пил. Бутылка такого стоила, мягко скажем, недешево, но ничего другого душа не принимала.

Бренди. Мой единственный и незаменимый друг…

Я перевел взгляд на стену, вернее, на развешанные картины. Все были сплошь оригиналы, написанные по моему личному заказу. Величественные пейзажи, холмы, уходящие к самому горизонту ряды виноградных лоз, дома, сложенные из древних, как само время, камней.

Обычно, созерцая это, я чувствовал себя счастливым.

Но теперь при взгляде на открывающиеся пейзажи мне становилось тошно.

В дверь негромко постучали.

– Разрешите?

Слуги никогда не входили в мою комнату без разрешения.

– К вам Кейн, – раздался спокойный голос Патрисии.

Видеть брата мне не хотелось. Мне вообще не хотелось видеть кого бы то ни было. В прошлый раз, когда он заявился, я даже не пустил его на порог. Боль лучше лечить в одиночестве.

Я хотел, чтобы меня оставили в покое.

– Скажи ему, что я занят.

Но служанка не отходила от двери.

– В чем дело, Патрисия?

– Он говорит, что знает, что вы скажете… но все равно не уйдет, пока вы с ним не переговорите.

Кейн имел обыкновение испытывать мое терпение с детских лет.

– Прекрасно. Ладно, зови его сюда.

– Слушаюсь, сэр, – сказала Патрисия, и ее шаги затихли в отдалении.

Я налил себе еще стакан и снова уставился на огонь. Мое украшенное резьбой кресло служило замечательным средством для поднятия упавшего духа. В соседнее кресло ни я, ни кто-нибудь другой никогда не садился. Я вообще не понимал, зачем оно стоит в моей комнате.

Через несколько мгновений в комнату вошел Кейн. Неухоженная борода свалялась клочьями, а в глазах горел неугасимый огонь ярости. Увидев бутылку на столе, он молча взял себе стакан (он всегда брал мои вещи без спроса).

Затем он уселся в соседнее кресло и тоже воззрился на пылающий камин.

В комнате воцарилась приятная тишина. Чувство братского локтя всегда помогало нам в невзгодах. Но потом судьба взяла свое. Сначала наша семья насчитывала пять человек. Потом она сократилась до четырех. Затем – до трех.

Теперь нас осталось лишь двое.

– Давно тебя не видел, – прервал молчание Кейн.

– Угу… Я тоже.

– Неудивительно. Ты же всех гонишь от себя.

– Неправда. – Я поболтал бренди в стакане. – Просто я никого не хочу видеть. Люди мне противны. А это две большие разницы.

– Ага. Но ты не пошел на похороны Ванессы.

– И что с того? – холодно спросил я. – Я сказал ей свое последнее «прости» в тот момент, когда ее мозги брызнули на мой гребаный пиджак. Я попрощался с нею за мгновение до ее смерти, Кейн, этого достаточно.

Я поднес стакан к губам. Обжигающая жидкость успокаивала.

– Мама бы не одобрила.

– Так она и сама мертва. И кто теперь может знать, что бы она сейчас сказала!

– Мне кажется, что ты слишком холоден.

– Я и так всегда слишком холоден. Так что удивляться тут нечему.

Кейн стал разглядывать картины на стене. Картины висели у меня повсюду. Они демонстрировали великолепие природы.

– Как знаешь, друже. – Кейн придвинулся ближе к огню и побарабанил пальцами по своему стакану. – Слезами горю не поможешь…

Я, в общем-то, не очень и плакал.

– Я был готов мстить немедленно, в день смерти нашей сестры. Тебя только вот ждал…

– Есть какие-либо соображения?

Еще бы! Я только о мести и думал. Но я не просто мстил своим врагам. Я должен был унизить их, заставить их страдать, опозорить их на весь божий свет. Свои планы я вынашивал очень бережно. Я выжидал. Я ловил подходящий момент.

– Я поступлю с ним точно так же, как он поступил с нами.

– В смысле? Можно поточнее?

– Возьму того, кто ему дорог, и убью к дьяволу! Пускай он не сможет спать, зная, что его человек в наших руках! Что его связывают, бьют до беспамятства, е*ут во все дыры. И вот когда он подумает, что уже все позади, мы спустим курок.

– Звучит впечатляюще. Но есть одна проблема.

Я прекрасно понимал, какая это проблема.

– У него же никого нет. Ни семьи, ни друзей, ни жены, ни детей.

– У каждого человека есть кто-то, кто ему дорог.

(Даже у меня был такой человек.)

– Да он же полный чурбан! Если что-то и любит, так только власть.

– Ничего. Подождем.

– И сколько прикажешь ждать?

Да хоть всю оставшуюся нам жизнь. Месть – это забег на длинную дистанцию. Спринтерам здесь делать нечего. Месть требует терпения. Нечеловеческого терпения. Месть требует, чтобы ее исполнили в совершенстве.

– Будем ждать столько, сколько потребуется.

Я не могла даже пошевелиться. Болело абсолютно все. Какие-то кости были сломаны. И было много крови.

Агония…

Несколько раз я теряла сознание. Но они приводили меня в чувство. Сердце буквально вырывалось из груди, и мне казалось, что я вот-вот отброшу копыта.

Эти четверо оказались в сто раз хуже Боунса. Меня били головой об стену, а потом совали в рот свои члены.

Это была худшая ночь в моей жизни.

После этого каждый день я становилась все покорнее и покорнее.

Больше терпеть не было никакой возможности. Я-то думала, что меня не сломить, что я сильная. Но мне очень скоро показали, насколько я слаба. Я очень быстро выдохлась. Мои сны наполняли кошмары, но я не могла избавиться от них. Каждое мгновение жизни причиняло мне невыносимую боль.